Рассказы Будылина Николая Валентиновича из книги "Озарение" 

Проводы

Когда Мишка Захаров пришел из школы домой, мать с соседкой тетей Таней Куличкиной мыла потолки и стены в задней избе.

Встретила мать Мишку слезами и причитаниями:

-  А и не чует братец Мишенька про наше несчастье, да не ведает его сердечко™

Мишка понял: пришла какая-то большая беда и, долж­но быть, со старшим братом Вовкой, коль назвали его брат­цем. Сердце сжалось в груди, как-то захолодело.

-   Мам, что случилось-то?

-   Да и дошла до нас беда, забирают сыныньку моего в солдатики...

Мать плакала, прижимаясь сморщенной, чуть отвисшей щекой к Мишкиному плечу, сильно горбилась. У Мишки чуть отлегло от сердца, когда он узнал, что брата Вовку забирают в армию.

-             Телеграмму вон прислал, в передней на столе лежит,

-   вступила в разговор тетя Таня, продолжая мыть с мылом крашеную стену.

Мишка крепился, хотя хотелось разреветься. Учился он уже в седьмом классе, был рослый не по годам, плечистый, но за спиной старшего брата считал себя маленьким, так и другие считали, жалели часто.

- Да ладно, мама, все служат, придет, никуда не денется.

-   Чего уж тут поделаешь, я понимаю, Миша, а слезы сами текут.

Мишка прошел в переднюю комнату, переоделся. На сто­ле лежала телеграмма от брата, он работал после оконча­ния техникума в другом районе механиком.

’’Забирают армию 10 октября Владимир”.

Пришел с фермы отец, он уже знал о телеграмме.

-  Куда, Нюра, вино-то поставить? Я тут купил попутно, а то завтра некогда будет.

-   Под койку вон сложи, да каких ни на то консервов бы купил еще.

-   Ладно, схожу... Денег бы еще надо, у меня уж мало осталось, позвонить бы надо еще кому, не то телеграммы послать. Кому сообщать-то?

Отец прошел к умывальнику у шестка, склонился над ним, стал умываться. Плечи его вздрагивали. Умывался долго, стыдился своих слез, обтерся докрасна вафельным полотенцем.

-   Ну, ты рад весь свет созвать, тоже маленько сообра­жай.

-   Рад не рад, а надо. Свой своему понезоле друг.

Брат приехал поутру, с виду веселый, какой-то взбудо­раженный.

За те полгода, что он отсутствовал, пополнел, раздался в плечах.

-    Сынынька мой миленький, и про тебя вспомнили, - мать встретила его причитаниями.

-   Да ладно, мама, подумаешь, на два года, нате, я вот тут денег вам привез.

Дом поднялся на дыбы. Беспрерывно заходили то дру­зья, то соседи, кто сочувствовал, кто подбадривал. Суети­лись все.

К вечеру собрались гости, сели за стол, выпивали, за­кусывали. Мишка сидел за печкой на кровати, наблюдал. Вон приехал даже крепкий еще дед Василий из Самары, вся грудь в орденских полосках, громко кричал брату

-   Ты, Володька, никому спуску не давай. Мы, Захаровы, шапку еще ни перед кем не ломили. Так и скажи; ”Я вам не шантрапа какая-то, я Захаров, Захаров я...”

К деду относились почтительно, многие притихли, слу­шали, думали, наверное, "айв самом деле, не кто-то, а Захаровы, вон один дед чего стоит, две войны отломал, вся грудь в орденах и ничего себе, орел еще”.

-  А я так скажу, - вступил в разговор лысенький сосед дядя Петя, ему уж очень хотелось поспорить с героем-де- дом, - вперед не суйся, сзади не мешайся, в середке не толкайся и пореже начальству на глаза попадайся. В наше время вот какая у солдат заповедь была. А ты, Нюра, не плачь, он Родину идет защищать, а не в острог. Ты гор­диться должна, глянь-ка, какой орел.

-   Бовка, Бовка, слухай сюда,- кричал с противополож­ной стороны стола материн отец, дед Никита, - ты норови сразу на должность угодить, оно маленький начальник, а все легче.

Его не слушали, шумели громко. Дед не утерпел и, при­храмывая на правую ногу, пошел к брату, стал шептать ему что-то на ухо, грозя кому-то скрюченным указательным пальцем. Брат нехотя кивал. Дед Василий обернулся к Мишке, подмигнул.

-  А ну-ка, Минька, бери баян, повесели народ.

Мишка взял баян, заиграл ’’Коробочку”, все оживились, запели, особенно налегая на припев:

”В роще моей поет соловей,

Спать не дает теще моей,

Теща моя хуже соловья,

Спать не дает мне теща моя”.

Многие встали, стали приплясывать. Песня кончилась.

-  А ну, Михайла, давай плясовую, - попросила соседка тетя Маша, жена дяди Пети.

Мишка заиграл плясовую, многие вышли в круг, напе­ребой запели, приплясывая:

Я у тещи был в гостях,

Лягушка плавала во щах,

Я парнишка был не смел,

Взял лягушку, да и съел.

Это спела отцова сестра, голосистая тетя Тая. Дальше подхватила жена кума Урусова:

-   Новодевичье на Волге,

И призывна на горе Мово милого забрали,

Не идут ноженьки мое.

И пошло, поехало... Когда запели ’’Последний нонешний денечек...”, Мишка не утерпел, бросил баян, убежал во двор, долго плакал на погребице. Его пришел разыскивать дед Василий.

-   Ты здесь, что ли, Михаил?

Мишка молчал, притих, стоял в темноте.

-Да ты не прячься, чего, дурачок, хоронишься. Дай-ка я тебя обниму. Думаешь, мне не жалко, еще как жалко... А нельзя, виду не надо показывать, что б он с легким сердцем из дому ушел. Оно, конечно, не на войну, но все же, всяко бывает. Пусть он со спокойной душой уйдет, оно так-то лучше. Ты уж потерпи, Михаил...

Дед обнял Мишку за плечи, прижал к себе, сам как-то неестественно кряхтел.

Угомонились поздно. Рано утром первым проснулся дед Никита, стал просить:

-   Капельку, капельку бы мне. Эй кто тута...?

.Бабушка Настя (жена деда Василия) налила ему ка­ких-то капель, подала.

Дед Никита выпил, заматерился громко, бросил на пол рюмку, она тонко звякнула, раскололась. Все проснулись, зажгли свет.

-   Да ты чего, сват, плохо, что ли, тебе? Чего бросаешь- ся-то?

-   Как чего, капли сердечные...

-   Нужны они мне...

Подошел дед Василий.

-   Вы чего тут?

-   Я думала, у него с сердцем плохо, он все капельку да капельку просил, я ему корвалолу и подала.

-   Эх ты, лекарь... Иди-ка, сват, я тебя подлечу.

Чуть рассветало, с улицы засигналила машина. Отец выбежал раздетый, вскоре вернулся.

-   Ну, родня, давайте присядем на дорожку и пора, ждет человек...

Все сели к столу, выпили по рюмке, закусили.

-   Ну, пора...

Последнее, что запомнил Мишка, - это то, как брат на дворе поймал маленького ягненка и долго обнимал его, при­жимаясь щекой к его кучерявому боку. Ягненок громко кричал, насторожилась овца. Снова засигналила машина, ей из хлева в ответ закукарекал петух. И дальше все как в тумане.

Потом пошли письма. Жизнь приняла какую-то опре­деленность.

18.05.93.

На Лопате

Лето было жаркое, сухое. Изредка тучки скопятся по- над Волгой, погремит, погремит и снова тихо, томно. Редкий день на селе не было пожара. То баня сгорит, то деревянный сарай и все средь бела дня. Хорошо, все как-то вовремя тушили, а то б беда по такой-то жаре.

Петька Салманов, девятилетний вихрастый и конопа­тый паренек, со старшим братом Генкой утром поехали на велосипеде за травой в лес. Корова Писанка вот-вот долж­на отелиться, поэтому в стадо ее не пускали, кормили тра­вой во дворе, резали яблоки, что похуже. Писанка, знай себе, хрумкает без устали.

Петька сидел на рамке, его сильно и больно трясло на рытвинах.

-   Давай отдохнем немного, Генк, нога уж занемела.

-   Подожди, доедем до леса, там и отдохнем, у меня уж тоже спина мокрая, глянь-ка, как палит.

-   Пить вот не взяли ничего, надо было хоть в фляжку налить.

-Да мы мигом и обратно, чего рассиживаться.

Лес встретил их невыносимой духотой, тучей мошкары, дурманящим запахом гниющего дерева вперемешку с за­пахом душицы. Быстро накосили травы, сложили в мешок.

-    Ну что, Петька, поехали, давай крепи мешок, а то съедят нас тут сейчас.

К мошкаре присоединились слепни, раза по два сильно ужалили.

-   Пить охота, поехали быстрее, счас сразу и купаться,

а...?

-   Слушай, Петька, тут дядя Кузьма с тетей Настей не­далеко живут, пасеку караулят, махнем к ним, там и на­пьемся.

-   Это где?

-  Да тут вот, рукой подать, как лесок проедешь и вдоль оврага, Лопата место называется. Поехали, может, медку попробуем. Мы как-то с отцом заезжали прошлый год.

Одинокие старики Новоселовы жили с ними по-сосед- ству, все суетились у себя на огороде. Тетя Настя по вечерам скликала кур: "Цыпа, цыпа, цыпа, ти, ти, та..” В долгие зимние вечера собирались у Салмановых, играли в карты в "козла” и ’’девятку”.

-   Ну чего ты, Петька, поехали...

-   Давай...

В лесу раза два обходили пешком лужи, дальше вдоль оврага покатились под горку. На поляне громким лаем их встретил огромный, лохматый пес-дворняжка, пришлось вооружиться палками.

-    Это что к нам за разбойники? - из калитки вышел чуть полноватый, седой и лысый дядя Кузьма. - Э, да это соседи к нам пожаловали, ну заходите, заходите, гостям рады.

Дом стоял спиной к оврагу, крыт черепицей с резными наличниками и не обшитыми, почерневшими стенами. Чуть на отшибе у оврага виднелась маленькая банька без трубы. В огороде рядами стояли ульи, над ними вились тучи пчел. Вошли в избу.

-   Смотри-ка, Настя, кого я привел.

-    А, ребятки, вот и кстати, а я как чуяла, блинчиков вот напекла. Проходите, проходите, садитесь.

Комната одна, слева русская печка с зияющими печур­ками и кольцом сбоку для маленького теленка. Пол и по­толок не крашены. Стены оклеены цветной бумагой и кар­тинками, аж в глазах пестрит.

-    Садитесь, ребятки, вот за стол. Давай-ка, дед, медку достань, попотчуй гостей.

Дети принялись за блины с медом, запивали молоком.

-  Как там родители, живы, здоровы? Дом наш стоит ли?

-   А вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь.

-  Да все нормально, тетя Настя, вы не беспокойтесь, мы есть-то не очень хотим, пить только.

-    Ну что вы, что вы, вам каждый час можно есть, чай, вы растете. И мне тоже радость на вас глядючи, а то все дед, да дед. Давай-ка, Гена, сбегай вот за холодненькой водичкой, там в овражке у бани. Тропка там, сразу уви­дишь.

Петька увязался тоже. В самом овраге из-под горы бил родник, вокруг срублен колодец, рядом на лавочке ведро и на крючке берестяной туесок. Вволю напились холодной, слегка горьковатой от трав воды, вернулись в избу. Петька раньше думал, что меду съест целое блюдо, а съел ложки две, запивая водой, и все, даже стало подташнивать. Дед Кузьма сидел у порожка, курил.

-   Как, Гена, сена-то накосили?

-   Да привезли воза четыре, в лесу копны три еще стоит и все.

-   Да, плохая косьба сегодня, мы вот в лесу и то...

Вскоре ребята собрались уезжать. Тетя Настя заверну­ла литровую банку меда, банку земляничного варенья. Ста­рики долго махали им руками, пока мальчики не скрылись за поворотом. Почему место-то называется Лопата, Петька так и не понял. Ну да это не важно.

18.05.93.

Деловые люди

Ехал я как-то на электричке до Самары. День рабочий, пассажиров в вагоне немного. За окном мелькали придо­рожные посадки клена и березы, понемногу на них набу­хали почки. Весна в этом году наступила поздно, опоздала недели на две. Рядом со мной ехали двое мужчин средних лет. Один толстенький, в очках, в дубленке, другой в плаще, болезненного вида, бороденка жиденькая, постоянно мор­щится, как от зубной боли. Когда я к ним подсел, они уже оживленно о чем-то спорили. Я нехотя прислушался. Го­ворил толстый:

-  Вы напрасно возмущаетесь. Все должно встать на свое место, хватит над людьми экспериментировать. Этим обоб­ществлением всего и вся мы отучили людей работать, "все'⁴ кругом колхозное, все крутом мое”. Так что ли? Вы вот, позвольте спросить, в какой сфере работаете?

-   Я агроном...

-  Вот вам и карты в руки, берите землю, сколько хотите, пашите, сейте.

-   Ну я-то уж, похоже, отпахался.

-   Что так?

-   Да вот язву в желудке обнаружили, еду в город на операцию, но не в этом дело. Я с вами согласен, если землю дадут сельскому человеку, он с ней худо не поступит. И именно надо дать, а не продать - платить-то ему все равно нечем. Но дело-то может повернуться так, что скупит эту землицу какой-нибудь современный бизнесмен, а меня за­ставит на ней работать. Это вам как?

-   Как бы то ни было, но земля и большинство произ­водств должны попасть в частные руки, в этом выход, иначе мы потеряем, если уже не потеряли, деловых людей.

-   Ну это вы nanpacHQ. Вот я учился в институте лет пятнадцать назад, как раз в период застоя, но жить даже нам, студентам, было тогда можно, а главное - учиться. Хочешь учись хоть в институте, хоть в академии, а сейчас... Разве я смогу выучить трех своих детей на мою-то зарпла­ту?

-   Вот люди и будут стремиться заработать больше.

-  Ну, а если не могут больше, а детишки умные, ну прямо дар божий, как тогда? Ведь эдак мы выродимся умственно, если за деньги можно все. Ну, а деловые люди не перево­дились. Помню, в студенческие годы был у нас один такой Карлов Слава, в одной группе учились. Крепкий парень, белобрысый такой, картавил еще. Так вот, я все удивлялся,

начнет он с женщинами о тряпках спорить, да так ловко это у него получалось, все-то он знает, во всем разбирается, где крепдешин, где крепжоржет, а тут кримплен еще в моду входить стал. Откуда, думаю, он все это знает? А он, оказывается, приторговывал помаленьку, фарцевал, как мы тогда говорили! И вот как-то скупил он в другом городе партию ремней, красивые такие с бляшкой и металличе­скими кубиками. Приделал к ним иностранные ярлыки и в общаге продавал их нам, с наваром, конечно. Ремни до­брые, у меня еще до сих пор где-то валяется. Да... А тут возьми да и появись эти самые ремни у нас в магазинах, дело раскрылось. Ну, студенты парни горячие, не уразуме­ли, что это он нас к богатой жизни манил, устроили ему темную, поколотили малость. Ладно... Дело как-то дошло до руководства института, выгнали его из комсомола. Пом­ню собрание на одной кафедре было, ругали все его больно и преподаватели тут же. Один, по философии, вообще тре­бовал выгнать из института, однако в институте его оста­вили. Потом нам Славка рассказывал: подзывает он меня после собрания к себе и просит достать женскую дубленку. Тоже деловой оказался философ-то. А вы говорите...

-  Да, но, собственно, за что вы его наказали-то? Привез вам ремни, продал. Вы же сами говорите, ремни добрые.

-Все так, а ярлыки-то как?

-   Ну тут он пересолил.

-  А по мне весь наш российский бизнес сейчас на этом основан, кто кого обдурит, уж не знаю, как там на западе...

-  Ну это только сейчас, а вообще - то бизнесмен должен быть честным, иначе с ним никто не будет иметь дело. И не нужно бояться, что кто-то займется скупкой и прода­жей, ведь были испокон веков на Руси купцы, а Русь от этого только богатела.

-   Я б с вами согласился, если б сейчас хоть малая часть так называемых деловых людей так же рьяно бросились что-то производить, а то гвоздя ржавого не забьют. Сделай ты хоть, ну я не знаю, табуретку, проси за нее миллион - ты хозяин. А у нас получается, пока я эту табуретку куплю, ее уже раз пять перекупят и все руки крепко погреют, все довольны, кроме меня, потому как табуретка-то эта уже как хороший телевизор стала стоить. Ну, а купцов вы боль- но-то не хвалите, вон Мельников-Печерский как писал, а уж он-то знал их. Тоже все, почитай, на обмане строилось, да еще выхвалялись, вот, мол, как я обделал всех...

Стали подъезжать к Самаре. Пассажиры засуетились. Вышли мы из вагона вместе. На привокзальной площади распрощались. Тот, что в очках, сел на такси, укатил. Я и агроном долго ждали на остановке автобуса, сели на раз­ные места. Потом уж в окно я видел, как у областной боль­ницы агроном сошел с автобуса и, сутулясь, направился к больничным корпусам.

22.05.93.

Продолжение рассказов