Рассказы Будылина Н. В. из книги "Озарение"
Встреча
Семиклассник Алексей Демидов после уроков пришел из школы домой. Год только начался, так что в школу ходить было еще в охотку. В задней избе отец сидел с каким-то лысым, маленьким мужиком, выпивали, разговаривали. Полна изба дыма, курил гость. Отец бросил курить уже давно, показывая пример сыновьям. Это ведь надо какой характер иметь, сказал раз и как отрубил. Даже выпивши никогда не брал в рот папиросы.
Алексей поздоровался, разделся, прошел к умывальнику.
- Это, Иван, твой младший? Орел, орел...
- Да, Лексей это.
- Ну-ка, подойди к дяде Грише, покажись. Глянь-ка, обогнал уже, вымахал-то. Я ведь тебя во-о каким помню, вот на этой ноге качал. Потом стал тебя нянчить да подбрасывать, да как ты у меня об потолок головой треснешься, перестарался я маненько. Не помнишь...? Ну да где тебе...
- Вот он после того раза у нас и давит клопов, почитай, на одни пятерки учится, ученый, не нам с тобой, Гришка, чета, - расхвастался отец.
- А мама-то где?
- Да она с утра в колхоз ушла, овец там сегодня стригут.
Алексей ушел в переднюю комнату, настроился учить
уроки. Из кухни слышны были голоса.
- Да, Иван, значит, не напрасно мы с тобой страдали, кровь проливали, хоть наши дети поживут, как положено.
- Да я уж и так рассуждаю, ну я хренота, ладно, не получилась жизнь, но уж зато, кровь из носа, а детей в люди выведу.
- Тебе хорошо, у тебя сыновья, наследники, а у меня одни девки. Я строгал, строгал, так и рукой махнул.
- Сколько же у тебя их?
- Да пятеро...
-Да...
Помолчали, слышно, как застучали слегка посудой.
- Тебя, Иван, когда к нам в лагерь-то перевели, я уж запамятовал?
- Да по весне в сорок третьем, из Освенцима нас туда. Мы уж думали, каюк, собирайтесь, говорят, с вещами, ну тут первая мысль...
- А я уж грешным делом присматривался, где сподручнее петлю накинуть, а тут ты... Поговорили мы тогда с тобой,
Волгу-матушку вспомнили, ну уж, думаю, нет, я еще поживу...
- Вот и хорошо, что вовремя я подоспел.
- И ведь знаешь, что больше всего мучило? Ну фашисты ладно, фашист он и есть фашист. Вот как-то вдарил один мне автоматом по зубам, дак я унал, а зубы глотаю, не покажу, думаю, фашистская морда, тебе слабость. Да... А вот ведь свои, которые выслуживались, вот что обидно.
- Ну это тоже какие же свои, если им служили, тоже враги, так с ними и калякать нужно. Оно и среди фаши- стов-то тоже, видно, люди попадались. Вот я как-то в Освенциме еще ночью по нужде малой захотел, с брюквы-то только по-малому и захочешь. Вышел из барака и на ходу опорожняюсь. Вдруг из-за угла выходит с автоматом. Я ему: ”Айн таузе фир...”, - номер свой называю, ну известно, назавтра в карцер, думаю. А он мне буханку хлеба протянул и скрылся. Вот так-то.
- Да, видно, и у них добрые души были, не все же звери. А ты помнишь, Иван, комендантшу-то, фрау Гюнтер?
- Как же, каждое утро разнагишается и с браунингом вдоль строя идет. Помню, как же...
- Только попробуй глаз поднять, тут же пулю в лоб. Это она вместо зарядки. А красивая баба была, стерва, красивая, что спереди, что сзади.
- А ты откуда знаешь?
- Да я глянул пару раз как-то, не утерпел.
- Кхе... Вот ведь, не побоялся.
- Боялся, а глянул, молодой был. Вот счас бы не отвернулся, всю рассмотрел, счас и помирать можно.
Слышно, как чиркнула спичка, снова звякнула посуда.
- А у меня, Григорий, вот чудеса какие, не поверишь... Я вот тебе раньше не рассказывал. Как-то вскоре тут, как к вам прибыл, просыпаюсь я ночью на нарах и, веришь ли нет, весь в слезах, плачу и остановиться не могу. Что, думаю, за притча? Успокоился малость, к чему бы это, думаю? А ведь это, думаю, у меня отец умер... И так мне больно стало, хоть волком вой.
- Да он что, болел что ли до войны-то?
- Болел, крепко болел, бывало, на икру нажмет пальцем и вмятина так и остается надолго. Но ведь в ту ночь он и на самом деле помер на Ахтубе реке, под Сталинградом. Я день-то запомнил. Вот ведь как...
- Ну это уж колдовство какое-то.
- Колдовство, не колдовство, а так и было.
- Ну ладно, было, да быльем поросло, скоро и нам в путь-дорогу.
- Ну ща покряхтим.
- Кряхти, не кряхти, а шесть десятков подходит. Хорошо хоть теребить не стали, а то по первости замучили.
- Счас бы только и жить, хвать уж все, приплыли.
- Ну пойду я, давай-ка еще на дорожку по одной.
Слегка качаясь, Григорий зашел в переднюю комнату,
обнял и поцеловал Алексея. Достал пять рублей.
- На вот, Алексей, купи конфет, споминай когда Гришку Маслова.
И запел... Заморосил на улице дождь. Листья деревьев потемнели. Как-то сразу почудилось дыхание осени, а там и зима скоро.
"Все в этом мире, казалось бы, просто, чередуются времена года, за жизнью идет другая жизнь, но в каждой из них есть что-то свое, неповторимое, важное. Большое рождается от малого. Так и история великой страны слагается из жизней таких вот, как Гришка Маслов да мой отец, а там, бог даст, что-то и я скажу и сделаю дельное, а может, и нет. Время покажет,” - думал Алексей, наблюдая за сползающими по стеклу одна за другой каплями дождя.
15.05.93.
Кража
У плановика лесозавода Пименова Федора, не по возрасту стройного, сорокапятилетнего мужика, украли велосипед. В любой летний вечер, несмотря на погоду, катался он на нем по поселку, а то и до тещи в деревню доедет, верст за двадцать, чайку попьет и обратно. В этот раз заехал в магазин (жена наказала купить лапши), поставил велосипед у крылечка, вернулся, а его нет. Федор оббежал квартала два, расспрашивал многих, но бесполезно, исчез велосипед, как сквозь землю провалился. Дня два Федор крепился, искал его, потом с горя загулял. Вообще-то он мужик был трезвый, степенный, а тут заело. И не то, чтоб уж больно запил, а стал после работы малость прикладываться.
Как-то в пивной, с поэтическим названием "Зеленый Дунай”, вдыхая густой табачный дым с примесью ароматов плодово-ягодной бормотухи, он жаловался мужикам:
Действительно, в поселке все друг друга знали, приезжих мало. Вроде, и подумать-то не на кого. Ну есть, конечно, ухари, не любят, где что плохо лежит...
- Может, пацаны? Покататься взяли, - успокаивали его мужики.
- Если пацаны, ладно, тогда не обидно, пускай катаются, не жалко.
- Да ты в милицию-то заявлял?
- А, да что толку, да и стыдно как-то. Тут люди пропадают, не находят, а тут я со своим велосипедом.
Пыталась урезонить его жена Таня. Уж особенно она удивилась, когда вдруг под вечер привели Федора двое под руки, сам не мог идти. Дождалась, когда проспался, набросилась:
- Да ты чего, очумел, из-за велосипеда и спиваться? Чай, купи другой и катайся, я видала давеча, стоят в магазинах.
- Я свой найду. Украл же он его не огород боронить, покататься-то захочет.
- Найди... Его уж, поди, перекрасили или продали куда.
- Все равно узнаю.
В свободное время Федор ходил по улицам и закоулкам, присматривался к велосипедам. Свой бы он узнал из тысячи, но нет, не попадался. Федор похудел весь, даже как-то почернел. Выпивать-то это ведь тоже привычку надо иметь.
Вот как - то недели через три вышел он рано утром со двора, глядь, у крыльца его велосипед стоит целенький и записка к раме подвязана: ’’Бери свой салапед, нюня, больно он кому нужен. С приветом, ФАНТОМАС”.
’’Стыдно, знать, стало человеку, - подумал Федор, - ну и хорошо...”
15.03.93.
Как же так?
Райархитектор Скориков Сергей Захарович, молодой еще, но слегка пополневший мужчина, возвращался из командировки домой на попутной машине. Конец марта, самая распутица, грязь непролазная. Машину трясло на рытвинах, бросало из стороны в сторону и добросалось...
Километрах в трех от поселка сломалось сцепление - приехали...
Водитель, матюгаясь, стал копошиться в машине.
- Это часа на два, не меньше.
Такая перспектива Скорикова не устраивала, очень уж соскучился по семье: жене и маленькой дочке. Сердце так и рвалось. ’’Ладно, тут недалеко, дошагаю, ждут уж, поди...”
- Может, помочь что надо? Вдвоем-то сподручнее дело делать.
- Это смотря какое дело, а то вот собери в кучу трех беременных баб, все равно раньше девяти месяцев не родят. Возни тут много. А то жди...
-Ну нет, пошагал я тогда.
- Ладно, бывай здоров.
Скользя и чавкая по грязи, Скориков с километр отшагал, и тут его догнала райгазовская машина (жил он рядом с райгазом). Из кабины выглянула заведующая райгазом. Сидоркина Галина Ивановна, маленькая и довольно бойкая женщина средних лет.
- Вы чего это, Сергей Захарович, пешком?
- Да вон машина поломалась, а я спешу.
Заведующая в нерешительности задумалась немного.
- Ну ладно, забирайтесь наверх, подбросим, присядьте только.
В кузове грузовика полно газовых баллонов, увязанных ремнями, место свободное только чуть сзади. ’’Вот повезло,- подумал Скориков, - к самому дому подбросят, да и оста- лось-то”. Настроение сразу повысилось, замурлыкал песню, достал сигареты ’’Аэрофлот”, с трудом прикурил, напевая: ”Не жди меня, мама, хорошего сына...” На очередной ухабине баллоны сильно тряхнуло и разбросало по кузову, у одного отвалился сосок, из отверстия со свистом стал выделяться мутноватый газ с неприятным, кисловатым запахом. Сергей Захарович закричал, но где там, разве услышат в таком грохоте. По-пластунски, по баллонам пополз к кабине, застучал. Машина остановилась, выглянул водитель.
- Чего тут у вас?
- Да вон баллоны рассыпались, а у одного вентиль сломался.
- Да по такой дороге...
Вдруг водитель, вытаращив глаза, уставился на Ско- рикова, побледнел, молча показывая пальцем на дымящуюся сигарету. Сергей Захарович в свою очередь побледнел, дрожащей рукой бросил сигарету на землю.
Дома его радостно встречала жена Ольга, дочка спала уже.
- Испачкался весь, вот тут раздевайся, проходи. Что-то ты, Сергей, бледный какой-то, не заболел?
- Да нет, устал только. Собери-ка чего-нибудь перекусить да чайку покрепче, замерз я.
С вечера долго не мог заснуть, все думал: ’’Как же так? Вроде умный мужик, а какую хреновину отморозил. Ведь это, если б рвануло, сразу бы на небеса к архангелам вознесся, да еще б людей погубил. Вот дурила. Как сгинуть-то можно легко и глупо. Башкой надо думать, башкой, а не другим местом. А вы вот получите диплом и думаете все, пуп земли. Вот тебе и ”Не жди меня, мама...”, так бы и не дождалась.
15.05.93.
После бани
Дедушка Миша мылся в бане подолгу, раза три парился кряхтя, норовил пропарить больную после ранения ногу. Часа три-четыре сразу после парной нога не болела, потом снова начинала ныть в бедре, отдавая при ходьбе в поясницу. Пуля что ли там шевелилась?
В этот раз дед задержался что-то особенно долго. Давно уже пришла бабушка Васена, расчесала гребешком волосы, заплела их в небольшой узелок. Прилегла на сундук у двери, подложив под голову фуфайку. У печки, на полу, закипал самовар, весело потрескивали в нем угли, гудело слегка в дымоходе и трубе. Мать сняла трубу, закрыла горловину крышкой Достала из самовара десяток яиц в марлевом мешочке, облила их холодной водой.
- Это что тяти-то нет? Ну-ка, я пойду проверю.
Через минуту-две вернулась.
- Обругал меня, чего, говорит, привязались.
- Запарился старый, ты б, Шура, звала его.
- И то звала, да не больно слушается.
Прошло минут двадцать, деда не было.
- Ну-ка, Ванятка, сходи ты еще, - приказала мать.
- Скажи, домой уж пора, мол, того гляди, темнеть начнет, - напутствовала бабушка Васена.
Стоял февраль, слегка морозило, но было тихо. Кое-где по деревне из труб струился густой дым, устремляясь вверх, раздвигая морозную небесную синь. Дед стоял у бани, смотрел куда-то через забор, в соседний зимний сад.
- Деда Миша, пойдем домой, ты чего тут?
- А, Ванятка, гренадер, гренадер, - дед посмотрел на Ванятку каким-то отрешенным взглядом.
Шел, слегка качаясь, больше обычного прихрамывая на правую ногу, часто останавливался.
- Гренадер, гренадер... Как снег на голову из решета. Глянь-ка, укладывают штабелями...
Ванька ничего не понял, удивился только. Вошли в избу, дед сразу же перекрестился на икону, сел, не раздеваясь, на порог.
- Ты что же, запарился, наверно, смотри-ка, глаза-то как покраснели. Дорвался...
Бабушка Васена встала с сундука, пошла к столу. Дед как-то странно на нее посмотрел.
- Ты кто?
- Не дури, раздевайся давай.
- Иди, тятя, чай садись пить.
- Что ж ты мне наварила кашу с маслом, - запел дед хриплым голосом.
- Господи Исусе, да никак он угорел. Шурка, глянь-ка, да он шальной совсем.
Деда уложили в передней избе на кровать за печкой- голландкой, он вроде задремал. Не найдя нашатыря, дали нюхать какое-то натирание с резким запахом. Дед Михаил приоткрыл глаза, схватил рукой бутылку, потянул ее ко рту.
- Да ты что, тятя, чай это не вино. Он, видно, подумал ему подносят, - засмеялась мать, оборачиваясь к бабушке Васене.
Дед малость подремал, встал, вышел на кухню, глупо улыбаясь, сел на табуретку у окна.
- Баушка, лезь под стол...
- Господи Исусе, господи Исусе, вот наказание -то господне. Вот останется таким, беды-то...
- Ды ты что, мама, очухается. Банный угар проходит быстро, это не избной.
- Хорошо, очухается, а как нет? У него отед-то Трофим под старость лет десять по лесам бегал, так и помер в лесу.
- Дак ему было-то уж деду Трофиму за сто лет...
- Ну и этот не молоденький, тоже семьдесят доходит.
В это время в избу с работы вошел отец Ваньки, дед
пошел к нему навстречу.
- А, Павел, проходи, погостюй у нас.
Отца у Ваньки звали Валентином.
- Это он чего, а, мать? Чего это он такой?
- Да в бане угорел, вот и городит, чего не попадя.
Еще долго дед куролесил, говорил что-то о своем детстве, вспоминал погибшего брата Алексея. Так и легли спать.
Утром, когда Ванька встал и вышел на кухню, дед, присев на одно колено у дымохода, курил самосад, разговаривал с матерью.
- Я с измальства париться горазд. Меня ведь мать-то в бане родила, избы у нас еще не было. Вот и помру, наверное, в бане.
- Ну ты уж больно-то не надрывайся, тятя, чай не молоденький. Вон Ванька у нас тоже пристрастился.
- А гренадер, гренадер, молодец. Как говаривали старые люди: ”Кой день паришься, тот не старишься”. Так-то... Давай-ка, Ванька, слазь за груздочками, что-то мне побажа- лось, к чайку оно больно хорошо. Мы, Масловы, испокон веков париться горазды, это у нас в крови.
Воскресный день только начинался, обещая впереди много маленьких и больших радостей.