БИОГРАФИЯ АВТОРА
Будылин Николай Валентинович родился в 1955 году в селе Новодевичье Шигонского района Куйбышевской (ныне Самарской) области. По окончании Куйбышевского мединститута работал в Кировской области хирургом и главным врачом в одной из участковых больниц.
В настоящее. время живет и работает в городе Октябрьске Самарской области. Литературной деятельностью занимается с 1988 года.
В 1993 году вышла первая книга автора (повести, рассказы, стихи), которая получила широкий отклик среди читателей. Настоящее издание - вторая книга II.В. Будылина.
Приведем лишь часть отзывов о первой книге Николая Валентиновича Будылина "Записки сельского врача":
"Спасибо за радость, которую доставила Ваша книга, прочитанная с интересом", - Г.К. Кощеев, журналист.
"Прочла книгу с удовольствием. Во всех ее рассказах прослеживается один герой - ее автор с его высокой нравственностью, чистотой, добротой, большой любовью к людям, трудолюбивый и знающий свое дело доктор. Всем бы быть такими!" - Л.С. Тургенева.
"Проглотила" Вашу книгу сразу, восхищает ее искренность", - И.А. Сосулина (из Московской области).
"Ваши "Записки" для тех, кто добр, честен, отзывчив, милосерден", - И.И. Орлова.
А вот мнение редактора новой книги Н.В. Будылина "Озарение" С.С. Джанзаковой:
![]() |
"Честно говоря, не ожидала, что книга непрофессионального писателя окажется такой легко читаемой, интересной, пронизанной чистотой и нежностью, как будто ты наткнулся в лесу на полянку ландышей. Герои книги такие разные - простодушные и с хитринкой, смешные и трогательные, добрые и пустые. Небольшие по формату рассказы заставляют вас смеяться и плакать, и задуматься, а на душе становится легко и отступают сегодняшние заботы и тревоги. Хотелось бы, чтобы книгу Н.В. Будылина прочитали в каждой семье, чтобы прочитали ее в первую очередь подростки и молодые люди, верю, она найдет отклик в их незачерствевшей еще душе".
"Учитель! Перед именем твоим Позволь смиренно преклонить колени!"
Н.А. Некрасов.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СВЕТ В НОЧИ
1
Гришка Уткин проснулся рано, лежал в полумраке с закрытыми глазами, с наслаждением вдыхая нутряной дух поднявшегося теста, репчатого лука и постного масла. Мать на кухне стряпала по случаю воскресенья. Гришка потянулся до хруста в суставах, снова закутался в лоскутное одеяло. За окном, на ветках сирени чирикали и дрались воробьи, слышно было через раскрытое окно. "Вот неугомонные, не спится им, расчирикались. А и то, как дед Захар говорит, - не потопаешь, не полопаешь. Хорошо как сейчас лето, а зимой..."
Как-то неожиданно, мелодично зазвонили церковные колокола, приглашая к заутрене. Вначале маленькие, потом постепенно нарастая, гулко заухал самый большой, пятидесятипудовый. Гришка встал, надел портки с косовороткой навыпуск, вышел на кухню. Мать в квашне месила тесто, на её склонившемся морщинистом лице отражались отблески огня от печки. Гришка шмыгнул в межуимок, быстро умылся.
- Чего не спится-то? Встал ни свет, ни заря.
- Да мы сегодня на речку с Сережкой сговорились. Поесть бы чего, мама...
- Чего я тебе, не готово еще ничего... На вот тут картошка от пирожков осталась да молока из миски кислого налей.
Гришка торопливо поел, обтер губы.
- Мне б, мама, теста кусочек, мы сегодня с Сережкой мордами ловить будем у ключа.
- Рыбаки горевы, ноги-то, смотри, в цыпках все, аж потрескались.
Мать скатала небольшой кусочек теста, с куриное яйцо, протянула Гришке.
- Ну, я побежал.
- Недолго, смотри, к вечеру отец за сеном сбирался ехать.
Отец был у Гришки не родной, но жалел и Гришку и его младшую сестренку Анютку.
К дому Анисимовых Гришка пробрался напрямки, через заборы. Подошел к калитке, тихо свистнул. Тишина... Свистнул погромче. Раскрылось окно, высунулась голова Сережки с взлохмаченными после сна волосами.
- Это ты, Гришка?
- Я, а то кто же. А ты все спишь, соня, на рыбалку же сбирались.
- Я счас...
Сережка скрылся в проеме окна, минут через пять вышел из калитки, привычно ориентируясь у себя во дворе и на улице, - Сережка с малолетства ослеп и ходил по селу на ошупь. Гришка взял Сергея за руку, в другой держал узелок с прикормом.
- Ну побежали, а то место кто-нибудь займет.
Вскоре среди кустов боярышника, вдоль плетня, замелькали две головы: вихрастая Гришкина и слегка взлохмаченная, с выгоревшими волосами Сергея.
До речки Муратки с полверсты, добежали одним духом. Еще с вечера в кустах они припрятали сплетенную из ивовых прутьев морду, другую доделать не успели. Гришка закладывал в корзину приманку, обмазал тестом горловину.
- Давай вон там, у коряги, поставим. Ты, Серега, кол неси.
- А вода-то вчера теплее была.
- Ясное дело, за ночь остыла. Ну, мы недолго, поставим, и все. Надо будет еще другую доделать.
- Вчера Ванька Дегтев говорил, где-то в верхах, за лугом, ставил, с полведра окуней попалось да бель.
- Его только слушай Ваньку-то, он и сбрехнет, недорого возьмет.
- Не, правда...
- Кол легко ушел в илистое дно, привязали к нему морду, потом часа два доделывали другую. Сережка на ощупь резал ивовые прутья с мизинец толщиной, подавал их Гришке. Ближе к полудню стало жарко. Ребята разделись до трусов. Чуть ниже по течению поставили вторую морду, наладились купаться. Вода чуть согрелась. Сергей плыл саженками на другой берег, ориентируясь по солнцу. Уже давно он привык ориентироваться и по солнцу и по звукам. Солнце он ощущал всем телом, особенно лицом, а если широко раздвигал веки, то сквозь пелену видел его слабый силуэт. Особенно он любил восход солнца, ему даже казалось, что он его видит, так явственно ощущалось его появление над горизонтом и медленное, величавое движение.
- Сережка, плыви назад, проверять пора, - это кричал Гришка с берега.
- Сейчас, не проверяй без меня.
Сергей напоследок нырнул и вышел на берег.
Проверили обе снасти, рыбы попалось десятка два размером с ладошку, больше окуни с ярко-красными плавниками. Сделали куканы из проволоки, собрались домой.
- Вечером надо еще бы проверить.
- Да мне за сеном сегодня, давай завтра.
- Как бы течением не утащило.
- Да ну, колья-то крепко воткнул, выдержат. Если за сеном не поедем, то проверим.
В полдень село вымирало, ни живой души на улице, только у церкви мирно пасутся гуси, при появлении людей злобно шипят и вытягивают шеи. Взрослые, большей частью, работают в поле, старики спрятались от жары в тень. Пора горячая, летний день год кормит.
2
Братья-близнецы Сергей и Сашка Анисимовы появились на свет в полдень первого сентября, когда старшие брат с сестрой, двенадцатилетняя Маша и девятилетний Иван ушли в школу, а четырехлетнего Мишу отнесли к бабушке. Вернулись, а в избе зев. Это в привязанной к потолочной матке люльке то поочередно, то вместе надрываются криком два их новорожденных брата, завернутые в чистые лоскуты. Мария тут же захотела взять их на руки.
- Какие маленькие, а носики-то как пуговки.
Мать лежала за печкой на лежанке, побледневшая, уже без привычного живота и какая-то одухотворенная.
- Ты мне их дай-ка, Маша, по одному только, я их к груди приложу, не урони смотри.
- Да ты что, мама.
Ваня смотрел от порога настороженно и даже с испугом. Не так давно он сам только вылез из этой люльки. Братья ему не понравились. "Красные какие-то и орут все время", - рассказывал он потом своим друзьям.
Пришел отец. Он отвозил на лошади до соседней деревни повивальную бабку Карповну, помогал ей донести корзину со снедью - подарок родителей за сыновей. Умылся у рукомойника, подошел к жене.
- Как ты, Матрена, может, подать чего нужно? Ты с постели не моги вставать, окрепни маленько, полежи денька три.
- Полежи, а картошку дождем замочит. Нет, отец, лежать сейчас некогда, вот уберем картошку, вспашем пары, тогда и лежать можно, вся зима наша.
Росли близнецы спокойными, по ночам разок заголосит который, мать проверит, а уж мокрый, "молодец, чего скажешь". Еще года не было им, когда по селу среди ребят пошла корь. Перебрала она почти всех малых ребятишек, а вот Саша Анисимов помер. Долго родители горевали, но за работой да нуждой как-то забылись, притерпелись. Вскоре у них родились погодки: толстуха Нюра и кудрявенькая, черноволосая Надя. Попеременно лежали все в той же качели, пуская пузыри.
Годам к полутора-двум стали замечать, что Сергей как- то неосознанно хватает ручками, уставившись глазами в одну точку. Первой заметила бабка Александра, мать Матрены. Смотрела, смотрела она как-то на Сергея, которого пестовала на руках, потом положила в люльку, протягивала морковку.
- Матрена, подь-ка ко мне.
Матрена пряла у окна шерсть, подоткнула за лямку веретено, подошла.
- Я тебе чего сказать хочу. Ты за Сергеем ничего не
замечала?
- Не, а что?
- Да я вот приглядываюсь, приглядываюсь, уж не ослеп ли он у нас после болести-то?
Мать заплакала, прикрыла лицо платком.
- Ну ты чего, Матрена?
- Да так... Я уж и сама примечаю неладное, только думала, обмишулилась. Ты, маманя, Алексею-то не говори покуда.
Так и рос Сергей Анисимов слепым. Сам он этого не сознавал, рос и рос, радовался жизни, радовался каждому наступившему дню. Только от других слышал, что жизнь можно ощущать и по-другому, а вот как?
Первое ощущение, которое Сергей запомнил на всю жизнь, - это ощущение боли и материнской ласки. Как-то играя возле матери, ползая и ощупывая предметы вокруг,
он рукой наткнулся на острие ножниц, потекла тонкой струйкой кровь. Сергей закричал. Мать взяла его на руки, прижала к мягкой груди и, причитая, гладила по голове грубоватой от повседневной крестьянской работы, но очень теплой и ласковой рукой.
И до того было сладко и тепло под материнской рукой, что Сергей заревел еще громче, но теперь уже от восторга бытия. Потом, в другое время, он на ощупь определил, что у матери очень гладкое и нежное лицо, гладкие и густые волосы, мягкие мочки ушей и вся мать пахнет неповторимым запахом. Его он научился определять из тысяч других. Голос слегка охрипший, тихий, манящий.
Жизнь наполнялась звуками, шорохами, голосами, запахами, дуновением ветра, пением птиц. Жизнь влекла за собой, и Сергей смело шагал ей навстречу.
3
Вечерком, когда все семейство Анисимовых село ужинать, к ним заглянул дядя Федя, старший брат отца. Вот уже около десяти лет он служил при церкви сторожем и звонарем.
- Здрасьте вам. Мир вашему сидению.
Дядя Федя трижды степенно перекрестился на образа, слегка кланяясь.
- Садитесь-ка с нами, Федор Андреевич, места для всех хватит, - мать встала из-за стола, принесла из передней венский стул.
- Садись, садись, Федор. Ну-ка, ребятишки, потеснитесь. Ну, какие новости?
- В нашей волости какие новости, отслужили обедню, разошлись чинно. Отец Никодим прихворнул чтой-то, да и то сказать, чать уж не молодой.
Мать долила в блюдо ухи, отец нарезал от каравая хлеба.
- Ты чего-то седня, Серега, звонить не захаживал. Я жду - пожду, нет, ну, думаю, не иначе проспал.
- Да мы с Гришкой Уткиным на рыбалку с утра бегали, к обеду уж вернулись. Здорово вы, дядя Федя, с перезвоном наяривали...
- Ну, какие твои годы, научишься и ты так. Это вы как же, на подпуска или удочками промышляли?
- Не...е, Гришка морды наделал.
- Ну это, брат, проще простого. Ладно, приходи в следующий раз звонить.
- Вы, Федор Андреевич, ешьте, а то за разговорами и уха остынет. Это Серьга сегодня нас ушицей накормил.
Федор Андреевич долго макал в ухе стручок красного перца, стал степенно есть, слегка прикрякивая и приглаживая усы.
- Сена-то много осталось невывезенного, а, Алексей?
- Да копны три есть, согребено еще не все...
- Ты все там, в луговине?
- Ну, а где же, завтра вот с Ванькой да Мишкой сбираемся с утра убирать, может, и привезем, бог даст.
- Да это б не худо, на месте оно и сердцу спокойнее. Может, подсобить?
- Да у тебя тоже ведь дела, чай, у меня вон помощники.
Иван с Михаилом зарделись от отцовской похвалы, вышли из-за стола.
- Мы на сеновал пойдем ночевать.
- Меня возьмите, - Сергей быстро встал, - я с вами.
Мать достала с печи поношенную, драную овчинную шубу, протянула ребятам.
- Долго не балабонить, подниму рано, - напутствовал их отец, - ну-ка, Маруся, помоги матери убрать со стола да сбегай-ка, доченька, принеси нам с дядей кваску из погреба.
Мария уже невестилась. Рослая, крепкая на ногу, по- девичьи сгладились плечи. Принесла в кринке квасу, засобиралась, заплетая косу у зеркала.
- Я, мама, на вечорку...
Мать копошилась у печки, вроде не слышала.
- А, мама, на вечорку я схожу?
- Иди, у отца просись.
Мужики попили вволю кваску, вышли на крыльцо, закурили.
Марья стрелой пролетела мимо, только и видели её.
- Ну и стрекоза, девка-то, - Федор Андреевич усмехнулся в усы. - Люди спать, а они на вечорку.
- А то... Чай, вспомни, и мы, бывало, бегали, вожжами не удержишь.
- Да... летит времечко. Как Серега-то, не обижают его ребятишки?
- Да вроде не замечал, а что?
- Приучу-ка я его, Лексей, к своему делу, будет в колокола звонить, - тоже кусок хлеба.
- Время покажет.
- А ты его пускай в церкву-то...
- Да я ничего, пускай ходит.
- Ну и ладно. Прощевай, Лексей, пойду я, а то помогу завтра?
- Нет, не надо пока, спасибо.
Федор Андреевич зашагал вдоль плетня в дальний конец улицы. Солнце давно уже село. Гулко шумела над головой мошкара. День назавтра обещал быть жарким, без дождя.
4
На сеновале было душно. Голову слегка кружило от устоявшегося запаха пересохшего сена, щекотало в носу. Сергей, как самый маленький, лег в середку, Ваня и Миша по краям. Накрылись шубняком и тонким байковым одеялом. Где-то в углу зашуршали мыши.
- Расскажи, Вань, про ведьму, как ты тот раз на речКе рассказывал, - Сергей был в восторге от ожидания, приготовился слушать долго.
- Это про оборотней, что ли?
- Ну да, как в свинью обращались.
- Вы сегодня не уснете, наверное, охота вам такие страхи во тьме слушать. - Михаил уже дремал в полглаза, потом он просто побаивался, но и жутко хотелось в то же время испытать это чувство страха. В отличие от Ивана Михаил был худеньким, но выносливым и сильным.
Иван прокашлялся и начал:
- Жили в той деревне, это от нашей Юмратки верст за пятьдесят, а может, и больше, далеко, далеко, за Шанталой еще... Так вот, жили там мужик с бабой, Левонтий с Лево- нтьихой. Детей у них не было, жили одни и оба были оборотни. Он как стемнеет, обернется козлом и бродит по деревне. Где пьяный мужик или так шатается кто праздно, он и давай и давай его шибать. До того, братцы мои, зашибает, что или до смерти забьет или наутро чуть живого под плетнем найдут. Дня три потом водой отливают и разные примочки ставят.
Но это еще бы ладно, но привадился он у людей кровь пить. Как увидит - упал человек, он хвать его зубами за руку или ногу и давай кровь пить. Жуть... Вот как-то нарвался он на кузнеца Силантия, тот как раз от кумы шел, ну и навеселе изрядно, известно. Козел-оборотень и давай его шибать, давай шибать. А кузнец-от не лыком шит, хвать из плетня кол и за козлом. Тот видит, дело плохо, бечь без оглядки. Только былo стал кузнец Силантий его настигать, тот шмыг за угол, а оттуда выходит уже Левонтий, - это он снова обернулся. Ты, говорит, чего это, Силантий, с колом-то бегаешь? Ну Силантий и оробел, так-то, братцы.
- Не сдюжил он, значит, с Силантия-то, убежал, - зашептал Сергей.
- Они, чуешь ли, оборотни-то тоже выбирают, кто послабее. Кто струсил, тот и его, а кто виду не кажет, того они не трогают. От них только так и спасаться надо - не оробеть и спиной к ним не поворачиваться. Силантий тот дня три потом отходил, молчал все, вроде как онемел, а вроде сразу-то не поддался. Да... Вот такой он Левонтий был. А жена его, Левонтьиха, все больше свиньей воротилась. Обернется и давай по огородам лазить, все грядки потопчет, у кого картошку разроет. Утром хозяйка выйдет на огород, глядь, а весь загон свиньей вытоптан. Это уж потом смекнули, что тут не чисто. Пробовали караулить, да где там, - или заснут или проглядят все, глаза она, вишь, отводить умела. Но это бы ладно... Да вот не дай бог ей в сумерках ребетенок на улице попадется, она тут же и съест живьем.
- Да как догонит-то, Ваня, чать, убежать можно? - опять зашептал Сергей.
- И...и, убежишь, она так глянет, что как вкопанный встанешь. И хочешь убежать, а ноги не слушаются. Сколько ребятишек она загубила, несть числа.
Мишка уже, видно, заснул, слегка похрапывал, чмокал губами. Нет-нет, да вздрогнет, убегает, знать, во сне от кого-то.
- Ну, а потом-то что?
- Ну потом, известно, что. Обозлились мужики, стали их караулить. Ночь караулят, две, - тихо. На третью, под утро уже, вроде как захрюкал кто у околицы. Мужики туда... Глядь, большущая свинья роется у ветлы, нет-нет, да что-то вроде по-человечьи скажет. Мужиков трое собралось, молодые, а боятся к ней подходить. Один говорит: "Ты иди...". Другой: "Нет ты..." Пока спорили, свинья от ветлы и пошла как раз на них. Двое вскочили, убежали со страху, а третий, Гераськой звать, колом, колом ту свинью, да и убежал тоже. На другой день прошел по деревне слух, - занемогла Левонтьиха. Бабы, что ходили к ней, говорят: вся в тряпки замотана лежит, стонет, в синяках. Помаялась она, помаялась да и умерла через неделю. Схоронили её, но с тех пор под вечер мимо кладбища хоть не проходи. Уж она и кричит, и стонет, и к себе зовет. Жуть... Лево- нтий-то тот вскоре собрался и уехал куда-то и избу заколотил. Так-то...
Сергей, затаив дыхание, слушал, спрятавшись под шуб- няк. Было и жутко и радостно как-то. Хотелось еще и еще слушать братнины рассказы. Знал тот их тьма сколько, но Иван притомился уже, зевал часто.
- Бань, а чего она в могиле стонала?
- Как чего, известно... Она, вишь, при жизни не успела передать кому свое колдовство, вот и мучалась в гробу. Говорят, если разрыть их, то они там переворачиваются даже, так-то. Спи а ты, а то вставать рано.
Ночь была тихая, теплая, ни ветерка. Под сеновалом, в конюшне, шумно дышала корова Зорька, слышно было время от времени, как она срыгивала и монотонно, с хрустом жевала серку. Рядом, за перегородкой, стучал копытами жеребенок Кедр. Село притихло накануне очередного рабочего дня.
5
Рано утром, еще только слегка зарозовела узкая полоска на востоке, начали одна за другой гаснуть на небе звезды. Алексей Андреевич с трудом добудился Мишу с Иваном, сам пошел запрягать лошадь. Малютка, гнедая кобыла Анисимовых, всю ночь простояла у ясель, жевала сочную траву с огорода, прядая ушами. Может, и вздремнет когда малость, но в бок тыкался жеребенок Кедр, искал соски, сладко освобождалось набухшее от молока вымя.
Выехали втроем на рыдване, когда уже заметно рассвело. Село просыпалось, кое-где в окнах мелькали огоньки. Кедр бежал рядом, взбрыкивая иногда от избытка чувств, забегал далеко вперед. Малютка тревожно и призывно ржала. До дальних лугов ехали довольно долго. У березки распрягли Малютку, привязали на вожжах пастись, сами готовились косить.
- Ты, Михайла, сено повороши покуда, а мы с Иваном пойдем гнет срубим, чтоб потом не суетиться.
Михаил взял вилы, пошел вразвалочку, стал ворошить валки. Нет-нет, да склонившись, искал в скошенной траве ягоды. Спать уже не хотелось, но была какая-то вялость, хотелось просто посидеть. "Хорошо Сережке, отоспится и гуляй себе, куда хочешь, хоть купаться, хоть играть".
Отец с Ванькой из леса выволокли березовый гнет, уложили у рыдвана. До обеда косили траву в трое рук. Трава уродилась добрая, выше колен, любо-дорого, оглянувшись, смотреть на широкие, ровные рядкй. Приятно чувствовать силу в плечах, дышать чистым воздухом, наполненным запахом меда, липового цвета и дикой гвоздики. К полудню утомились изрядно, сели в тени под березкой отдохнуть, перекусить. Ели вяленое мясо-солонину с хлебом, картошку в мундирах, запивали хлебным квасом. Ванька с Мишкой побежали в овражек к роднику, обливались там студеной, прозрачной, как слеза, водой, напились вволю, весело кричали. Алексей отбивал у пня косы, только крутил головой, усмехался: "Эх молодо-зелено, хоть бы что им, ни усталости, ни заботы, балуйся знай..."
После обеда сгребали высохшее сено, часть грузили на рыдван, остальное уложили в копны. Возвращались под вечер, когда солнце уже село, ярко освещало облака на западе, отчего небо как бы делилось надвое: светлую половину и темную. Ребятишки дремали на возу, ухватившись руками за гнет. Поднимаясь в гору из овражка, уже ближе к селу, Малютка что-то забеспокоилась, стала нервно прядать золами, кося мутновато-коричневым глазом в сторону леса, чуть было не свалила воз. Кедр терся рядом.
- У, нечистая сила, - заругался Алексей Андреевич, натягивая вожжи.
Иван поднял голову.
- Чего ты, тятя?
- Да чуть не опрокинулись, как сбесилась. Вы б слезли с воза-то, от греха подальше.
Иван привстал, нехотя обернулся. Метрах в пятидесяти от них вдоль дороги, по канаве бежал волк.
- Тятя, волк...!
- Вот тебе раз, а я-то думаю, чего это она мечется. Ах ты, варнак серый, ишь чего удумал, давай-ка, Иван, слазить.
На ходу спрыгнули с воза. Иван повел Малютку под уздцы, отец, часто оглядываясь, шел сзади воза с кнутом, время от времени звонко хлестал им.
- Че это вы, - с воза раздался сонный голос Михаила.
- Ничего, лежи а ты, - обернулся к нему Иван.
Волк как бы нехотя останавливался, косил на людей и
лошадь с жеребенком глаза, перебегал дорогу. Сопровождал он их почти до самой околицы. Потом подался куда-то вдоль леса в сторону речки.
Спать в этот вечер легли все поздно: пока перетаскали сено, пока поужинали, обсуждая во всех подробностях встречу с волком. Сережка слушал, раскрыв рот, забывал даже подносить туда ложку с окрошкой. Он завидовал братьям, когда они наперебой рассказывали, как храбро встретили опасность, как стойко защищали себя, лошадь и жеребенка. Он был и горд за них. Вот они какие! Ну, а храбрее и сильнее тяти во всем свете не сыскать.
6
Сережка в то утро проспал на сеновале долго. Мать уже истопила печку, прикрыла трубу, подметала в передней некрашеные полы полынным веником. Марья гладила у стола белье угольным утюгом, час - минут размахивая им как маятником и тем раскаляя угли.
Сергей осторожно слез по лестнице, сел в одних трусах на крылечко, блаженно подставил лицо утреннему ласковому солнышку. Ему казалось, что он видит, как гуртом белых овец плывут по небу облака, задевая друг за друга. Вот стало чуть холоднее - это облако закрыло солнце. Прошла малая толика времени и снова стало тепло. На крыльцо вышла мать.
- Проснулся, Сереженька? Ты чего не заходишь? Умывайся-ка да пойдем завтракать.
- Ко мне Гришка не приходил, мама?
- Да нет, я утрось видала, они все на косьбу подались.
После завтрака мать увязала в узелок с десяток лепешек и послала Сергея к бабушке Александре отнести гостинец.
- Сходи, сынок, да зови завтра в баню.
Бабушка Александра или Саня, как звал её Сергей, и дед Евдоким, материны родители, жили на соседней улице Таракановке, в маленькой четырехстенной избенке. Сергей хорошо знал дорогу, бегал уже много раз.
На лавке у дома его встретил дед Евдоким, он только что вышел на улицу погреться, в валенках и застиранной рубахе.
- А, Серьга, ну заходи, заходи, гостем будешь.
- Да вот мама тут лепешки послала, - Сергей протянул узелок.
- Добро, добро... Пойдем бабушку обрадуем, а то она чего-то с утра хворать наладилась.
Бабушка Саня и правда лежала на печи, постанывала.
- Вот, баушка, тебе дохтура веду, нути-ка встречай.
Бабка Саня закряхтела, выглянула из-за занавески.
- А Сергей, заходи, внучек милый.
- Мама вот лепешки прислала.
- А... Я и печь-то седня не топила, мочи нет что-то. Дома все ладно ли?
- Да ничего, тятя с Ванькой и Мишкой на косьбу уехали. А я вчера, деда, рыбу ловил с Гришкой, целый тазик окуней Принес, седня тоже пойдем, во...
Дед усмехнулся, пригладил седую взлохмаченную бороду.
- Экий молодец, кормилец.
Сергей, довольный похвалой, не унимался, ему еще хотелось чем-либо похвастаться.
- А дядя Федя обещался меня на колокола играть выучить он уж брал меня с собой на колокольню.
- Вот какое дело. Ну тому и быть, у Анисимовых многие добрыми звонарями были.
- Дед, а дед, ты б достал там в чуланчике мешок с курягой, угости внука-то.
Куряга у бабки Сани была сладкая, почти как конфетка. Сергей набрал полный карман и полез к бабушке на печку. Дед ушел на улицу подправить плетень.
Сергей очень любил сидеть с бабой Саней на печке, особенно зимой, когда за окном вьюга. Любил слушать её сказки, которых она знала множество. Иной раз, правда, сбивалась, ту же сказку рассказывала по-другому. Сергей поправлял. Вот и сейчас он прижался к высохшей бабкиной груди и просил:
- Баб, скажи сказку.
- Какую тебе?
- Ну хоть какую.
- Да я уж, поди, все тебе и пересказала.
Бабка обняла Сергея, гладила его по голове, улыбалась.
- Ты тот раз обещалась еще вспомнить.
- Ну ладно, слушай, про Жихарку я тебе не сказывала?
- Это как?
- Ну, слушай. Жили-были в одном дремучем лесу кот, петух и Жихарка. Жили они дружно: кот дрова рубил, петух зерно носил, Жихарка печку топила. Вот как-то повадилась к ним лиса. Как кот с петухом уйдут из дому, она под окно и зовет Жихарку к себе жить: "Уж я тебя и кормить-поить буду и спать на перину уложу, только песни мне пой". Жихарка молчит, ей и у кота с петухом хорошо живется. Ходила, ходила лиса, ничего не выходила. Вот и решила она перехитрить Жихарку. Испекла пирожки с маком и снова пришла к Жихарке. Уж она вот её нахваливала, вот уговаривала, а потом говорит: "Ну ладно, не хочешь со мной идти, возьми хоть пирожки, испробуй".
Жихарка взяла пирожки через окошечко, съела два и задремала вскоре. Хитрая лиса её цап-царап и унесла к себе. Проснулась Жихарка, лисица уже печку топит, хочет изжарить её и съесть. Заплакала Жихарка, а потом думает: "Слезами горю не поможешь". Стала она придумывать, как бы ей перехитрить лису. И придумала - растопила лиса печь и велит Жихарке сесть на лопату, чтоб, значит, её в печь посадить, а Жихарка-то и говорит: "Лисонька, лисонька, я еще маленькая и не знаю, как на лопату сесть, передом или задом, показала бы ты мне сначала". Лиса села на лопату, что была на шестке, а Жихарка её раз и сунула в печь-то, да еще и заслонкой закрыла. Сама в дверь да бежать быстрехонько к себе домой. А там уж её ждут-пождут давно кот да петух, все глазыньки проглядели, не знают, что и думать.
Сергей грыз курягу, слушал бабушку Саню. К полудню собрался домой. Он надеялся еще до вечера успеть проверить с Гришкой морды на речке да и искупаться хотелось, зной стоял несусветный.
7
У дома, на крылечке его уже поджидали друзья Ваня Дегтев и Гришка. Ваня был их чуть постарше, худенький и жалостливый. Однажды взрослые ребята на его глазах били блудливую кошку. Ваня разревелся, стал просить у них отпустить её, потом схватил затравленную и ошалевшую Мурку и радостный побежал домой. Дома напоил молоком и отпустил.
- Ну, ты где шляешься, договорились вчера на речку, а сам удрал, - еще издалека закричал ему Гришка.
- Меня мамка к бабуле послала. Я слышал, ты в лес уехал.
- Да приехал уж давно, вон с Ванькой тебя ждать устали. Ну пойдем, что ли?
- Я сейчас, только дома скажу. Нате вот пока курягу погрызите.
- А может, сначала в бабки поиграем? - предложил Ваня.
Гришка поглядел на солнце, прикинул в уме, поморщил лоб.
- Ты как, Серьга?
- Можно и в бабки.
Играть ушли за огороды, где давно уже вытоптали площадку под ветлами. И солнце не так палит и ветерком проветривает. Сергей приноровился бросать битки на звук. Ребята стукнут ему куда нужно, он туда и бросает. Да так наловчился, что мало в чем уступал ребятам.
Когда полуденная жара чуть спала, пошли на речку, прихватив с собой по ломтю хлеба. Речка Муратка встретила их прохладой и легким шуршанием прибрежного камыша. Сначала вволю накупались, играли на воде в догонялки. Здесь Сергею было сложнее приспособиться - поди угадай, то ли это волна бьет, то ли человек плывет. Однако уступать он не любил. Гришка первый выскочил на берег, выжимал трусы у ивового куста.
- Все, пацаны, хорош для первого раза, пойдемте рыбачить.
- Да ладно, Гришка, покупаемся еще, до вечера-то далеко, - просил Ваня.
- Ага, там уж, поди, утащило течением морды-то. Ты не делал их, а мы с Серегой два дня мучались.
Рыбы в первой морде не оказалось вовсе, то ли течением её вытолкнуло, то ли задел кто, но вся она почти плавала на поверхности. Кол был на месте. Гришка заругался:
- Вот раззявы, лазил тут что ли кто? Накостылять бы...
- Кто, кто, на берегу-то видел, сколько лепешек. Коров тут пригоняли поить, вот они и своротили.
Скотину на селе пасли по очереди. Когда-то был пастух: Володя Шугуров, длинный и нескладный мужик с простин- кой. Как-то по осени утром нашли его за околицей мертвого в луже после дождя. То ли плохо стало да упал, то ли подвыпил лишнего, вроде, за ним этого не замечалось. Горевать особо было некому. Жил он бобылем, где-то вроде в Самаре жил брат у него в ломовых извозчиках, но где, неизвестно. Похоронили Володю вскладчину, помянули и все. С тех пор пастуха не было.
- Надо, ребята, морды на другой стороне ставить, а то тут толку у нас не будет, - предложил Сергей.
- И то правда, давай-ка, Ванька, дергай кол, сейчас проверим вторую и туда сплаваем.
В другой корзине было десятка два бели, попало еще три ерша. Улов небогатый.
Домой вернулись под вечер, когда хозяйки загнали уже в хлева скотину, поили её перед сном. Коровам для удоя бросали в корыто капустные и свекольные листья. Известно, "молоко у коровы на язычке", а без молока, с ребятишками особенно, никуда. Кто послабее или ленивее, держали коз. Тоже свой резон есть. Хорошо, трава добрая уродится, накосишь, а как нет... Полкоровы на зиму не оставишь, а коз из двух-трех можно и одну оставить. А для одиноких без козы и вовсе гиблое дело. Корм-то для одной козы с одного огорода натаскаешь, была б охота.
В ночь после сенокоса у Мишки Анисимова заложило горло, появился озноб. Его уложили на деревянную кровать у печки, укрыли лоскутным одеялом, отпаивали горячим молоком. Жар не спадал. Под утро, когда отец с Иваном снова уехали на косьбу, мать, намаявшаяся за ночь, прилегла в сенях, бросив на пол полушубок, Мишка стал громко кашлять и тяжело дышать. Сергей был рядом.
- Ты чего, Миша, может, испить подать?
- Дышать тяжело, - Миша гладил шею, привстал, - душно у нас как, открыл бы окна, Серьга, тошно мне больно.
Весь он был мокрый, белье и одеяло хоть отжимай.
- Это вчерась мы с Ванькой из родника воды напились, я еще подумал: "уж больно холодна".
- А Ванька ничего...
- Ему что, он как бугай.
Пришла из сеней мать, достала из печки чугунок с кипятком, навела горячей воды в тазик с горчицей, стала греть Мише ноги. Миша кряхтел, слегка постанывал. Мать приговаривала:
- Терпи, милый, терпи, авось полегчает. Вот ведь неслухи, сколько раз вам говорила, не пейте холодную воду, нет, не слушаетесь.
Миша заплакал, шмыгал носом.
- Я глотнул-то два раза, жарко уж больно было.
К вечеру, когда приехали отец с Ванькой, Мише стало совсем худо. Он задыхался, не мог уже кашлять и только хрипел, временами впадал в беспамятство. Отец, не распрягая Малютки, поехал в соседнее село Шанталу за фельдшером. Лысенький старичок-фельдшер сделал два укола, поставил на грудь банки, велел поить микстурой.
Наступила ночь. В доме никто не спал, на стене горела керосиновая лампа, освещая Мишкино побледневшее лицо, бревенчатую стену, играя зайчиками на потемневшем от времени потолке. Среди ночи разыгралась гроза, разом хлынул дождь, барабаня по тесовой крыше, по окнам. Сережка забрался на полати, прилег там среди сложенных на зиму валенок и мешочков с крупой. Сердце его ломило от жалости к Мишке, он чувствовал, что надвигается что-то ужасное, что перевернет всю их размеренную семейную жизнь, сдавит и пригнет к земле еще молодых и таких жизнерадостных родителей. Он слышал, как тяжело всю ночь ходил по избе отец, изредка переговариваясь с матерью, как монотонно поскрипывали половицы под его тяжестью. Сергей не мог видеть, но знал, как низко от горя склонилась его голова с густыми, слегка вьющимися волосами и давно не бритой щетиной на лице. И от того, что такой сильный и уверенный отец растерялся перед бедой, Сергею стало еще страшнее и тоскливее. Он заплакал тихонько, чтоб не слышали родители, утирал затуманенные глаза с узкими прорезями век рукавом рубашки. Дождь и гроза на улице закончились так же быстро, как и начались. Воздух очистился от пыли, разогретая дневным жаром земля охладела.
Умер Мишка рано утром, когда только еще за окном наладились чирикать воробьи, сидя на сиреневом кустике, радуясь новому дню и прошедшему дождю.
Читать дальше: продолжение Первой Части