Повесть Н.В.Будылина "Озарение" - продолжение Второй Части

7

Косить Анисимовым снова досталось в дальнем логу. Рано утром выехали на колхозном мерине по кличке Вар­нак. Добрались до лога, едва еще солнце начинало всходить. Маленького Лешку, который не так давно научился ходить, оставили с Тоней. Тетка была всего-то на пять лет старше своего племянника. Строго-настрого наказали ей не спус­кать с него глаз и кормить пшенной кашей с козьим моло­ком. Тоня рвалась в лес на косьбу, но куда деваться, под­чинилась. Мать обещалась ей принести подарок от "лисы". К этому случаю она, обычно, припасала комышек сахара или пряник, ну, а когда ягоды в лесу, то и придумывать ничего не надо.

Первый день косили в пятеро рук. Сергей приспособился отбивать косы. Иван приладил ему бабку на пне, вот он сидел да постукивал "тук-тук", тук-тук" - раздавалось по логу. Пробовал косу пальцем, постукивал по ней. Нюре ко­сить уже не впервой, а вот Надя со всеми вместе первый раз косит, притомилась уже, а поотстать не смеет. Когда уж совсем занемеют руки, подойдет к Сергею.

-   Пробей-ка мне, что-то не берет совсем.

- Да ты не так давно пробивала. Давай-ка я тебе подточу

ее.

• Сергей надел рукавицы, чтоб не порезаться, взял косу и начал точить ее с обеих сторон сверху вниз, сверху вниз.

Надя сидела рядом, поджав ноги. Сергей точил специ­ально долго - давал ей передохнуть.

-   А ты, Сергей, в кино в городе ходил? - пытала она.

-   В кино нет, а вот в театр нас раз водили, спектакль был, как там сад рубили, "Вишневый сад" называется, Че­хова, он еще про Каштанку написал, помнишь?

-   Помню...

Помолчали. Где-то в дальнем краю лога закуковала ку­кушка, замолчала вскоре, вроде как кто ее спугнул.

-   А какой он, город? - не унималась Надя.

-   Какой, какой... Шумливый он, большой и шумливый. Народ толкается как на базаре. Все куда-то торопятся. Моя б воля, я б век из деревни не уехал.

-   А мне охота в городе побывать.

-   Да еще побываешь, какие твои годы.

-  Эй, балясники, не пора ли нам пора, чего делали вчера. Солнце уже к полудню клонит, перекусить надо бы.

Мать подошла к телеге, повесила косу на сучок дуба. Наделали окрошки, фыркая, хлебали из большого дере­вянного блюда. Ели вареное свиное сало. Сергей всегда удивлялся - вот дома никого не заставишь есть такое, а тут уплетают за милую душу. Известно, "в поле и жук мясо".

-   Ну чего, Иван, ворошить-то не пора? - мать советова­лась с Иваном, он был тут за главного. Тот помолчал, при­кинул.

-   Да успеется еще... К завтрему, я думаю, высохнет.

-   Вы вот что, девки, вечером никаких улиц, завтрева еще пораньше надо будет собраться, пока погода стоит. А ты, Устя, ночью истопи печь.

Старшая Нюра скривилась, она уже приладилась хо­дить на вечорки. Танцевать еще не танцевала, а так при­глядывалась, ну, а Надя больше в скакалки скакала да играла в соловьи-разбойники.

Сено в основном косили для колхоза, себе шестой воз, ну да и так ладно. На другой день Иван смастерил воло­куши из двух жердей и вместе с Устей подтаскивал ма­ленькие копешки к возу. За день сделали три ходки домой. "Если так и дальше пойдет да погода даст бог постоит, в неделю воз-два можно и себе свезти", - рассуждал Иван.

Почти каждый день их навещал председатель колхоза Мерзляков Иван Алексеевич, худощавый средних лет муж­чина в светлой косоворотке, поторапливал:

-   Анисимовы, вы, видать, до Покрова косить собрались, поднажать надо. Ты, Иван, соображай...

-   Торопи, не торопи, а у нас всего по две руки, - оборо­нялась мать.

Председатель походит, походит, матюгается для поряд­ку и поехал на своей пролетке. Время же само поджимало.

8

Из школьной библиотеки Сергей привоз с собой несколь­ко книг со специальным шрифтом. Днем, когда выпадала свободная минутка, или ночью, когда все ложились спать, брал их в руки и, перебирая пальцами, читал. Тоже есть свои преимущества: лампу не нужно жечь, да и не мешаешь никому. В школе уже перечитал все имеющиеся сказки, особенно радовался, когда попадались уже знакомые. По­том перешел на более серьезную литературу. До слез смея­лись с ребятами над "Лошадиной фамилией Чехова, изо­бретали, в дополнение к чеховским, еще и свои лошадиные фамилии. Сейчас вот с трудом одолел роман Ф.М. Досто­евского "Подросток". Еще в школе он пытался его читать, но все как-то бросал - уж больно мудрено пишет старик. И не диво ли, почти на 400 страницах молодой человек пытается узнать, как это мать, такая тихая и набожная женщина, смогла родить его в девичестве. Чего, спрашива­ется, выяснять, родила и на том спасибо скажи, а то б и не увидел свет божий. И ведь что удивительно: выяснял, выяснял и ничего не выяснил. Вот тебе и на... От чего ушли, к тому и пришли.

Поразил его также роман АИ. Герцена "Кто виноват". Сергей понял, что не только какие-то недуги могут быть причиной человеческих трагедий, но и просто взаимоотно­шения между людьми, любовь без взаимности, в частности. Хорошо, если совпадают взаимные симпатии, а ведь чаще всего, нет. А может, неразделенная любовь и дает толчок к творчеству, к фантазии. Вот И.С. Тургенев всю жизнь ездил за своей Полиной Виардо, жизнь ей посвятил и, смот­рите-ка, какие чудесные вещи написал, один "Бежин луг" чего стоит. В том, наверное, и фокус, что когда человеку все очень легко дается, это расслабляет его, подавляет во­лю, успокаивает как бы. "Нет, не нужны мне такие подачки судьбы, я сам смогу достичь своей цели, так и Николай Максимович сказал: ты сильный, а уж он-то в людях раз­бирается", - размышлял Сергей, сидя на бревнышке возле дома.

Когда темнело, Сергей любил выходить в огород, слу­шать тишину ночи.

Он не видел звезд, но, казалось, ощущал их далекий холодный свет кожей лица. "Вон их сколько мерцает вда­ли". Вот Млечный путь - молоко божьей матери, а это из-за тучки показался месяц". Все идет своим чередом, месяц новый народился, лето в разгаре, а там и осень, снова в школу, к ребятам. От избытка чувств Сергей развел руки как можно шире, ему хотелось обнять весь мир.

За этим занятием и застал его Гриша Уткин.

-   Ты чего это руки-то растопырил?

Сергей опомнился, смутился даже.

-   Да вот вышел проверить погода какая, косить опять завтра собрались.

-Ты вот чего, Серега, пойдем к Дегтевым, там, говорят, отец баян привез откуда-то, а играть не умеют.

Ну и что, он сам велел, дядя Семен-то. Пойдем...

В просторной избе у Дегтевых никто и не думал ло­житься спать. Отец только что на попутке вернулся из Самары и среди прочих гостинцев привез старенький баян, купленный им по случаю на барахолке.

-    Как это мы сели в поезде-то, пообвыкли малость, - рассказывал весело дядя Семен, - ехать-то скучно, мужики ко мне и привязались: "Сыграй да сыграй..." Я им говорю: "Не умею я, не приучен". "Как умеешь, - говорят, - так и сыграй". Ну я достал из футляра, одеваю чин-чинарем, как полагается, - на гармошке-то я раньше пробовал. Да... Прикинул малость, ну и на басах давай им плясовую на­яривать, "Подгорна" у нас раньше называлась. Мужики-то, кто под парами маленько, давай приплясывать в проходе, пока проводник не разогнал. "А, - говорят, - говорил играть не можешь, да ты первеющий гармонист".

-  Дорого, поди, отдал-то, - сокрушалась Ванькина мать тетя Поля.

-   Не горюй, мать, не дороже денег. Зато будет нас Ва­нятка теперь потешать, да и я когда-никогда поиграю, как взгрустнется.

В это время он заметил Сергея.

-   А, Серега, проходи, проходи. Садись вот на этот стул, кажи свое мастерство.

Сергею подали баян, он погладил его, прошелся по кла­вишам, внизу двух клавиш не доставало, торчали железки, а так ничего баян. Заиграл свой любимый вальс "Осенний сон". Все притихли, даже ребятня, младшие братья и сестры Ваньки, а всего детей было восемь человек, свесили с печки головы, с интересом прислушивались. Сергей закончил, хо­тел снять баян с плеч.

-   Погоди, Серьга, да ты и впрямь настоящий музыкант. А ну-ка, давай эту, как ее "Далеко, далеко степь за Волгу ушла..."

Дядя Семен запел негромко, слегка хрипловатым голо­сом. Сергей прислушался, потихоньку на ходу стал подби­рать. Закончили ладно, хотя песня и была длинной.

-    Ну, молодец, Серега, порадовал. Ты приходи когда, играй, да и Ванятку подучивай маленько. Оно веселее жить-то с музыкой. А, мать..?

А утром наступил обычный рабочий день. Тут уж не до песен. Хотя почему бы и нет? Работа - это для желудка, ну, а песня для души. Ей-то, душе, песня обязательно нуж­на. Так-то, люди...

9

С той поры и стал играть Сергей на баяне для людей, собирая вокруг себя молодежь. Балалайка несколько по-  теснилась, хотя висела на стене, почитай, в каждом доме и многие, хотя немного, да играли. Баян же на деревне был только у Дегтевых.

Обычно, едва смеркалось, к широкой лавочке у Дегте­вых подходили сначала парни, а потом и девчата стайками по три-четыре. Парни курили махорку, иногда, кто пофор- систее, доставал и "Беломор", на такого смотрели с ува­жением. Сергей был еще молод для таких вечеринок, но как баянисту, и притом единственному на селе, ему делали исключение, ну и Ваня с Гришкой с ним.

Ваня выносил баян, Сергей садился и степенно заигры­вал какое-нибудь танго или фокстрот. Вскоре его останав­ливали:

-  Чего там завел шарманку, давай-ка нашу.

Танцевали "Кадриль", только еще в моду входил "Тус­теп", девушки пели песни "Ой да, ты, калинушка", "Из-под дуба, из-под вяза", "Коробейники". Однако больше всего любили петь страдания и частушки. Заводилой была стар­шая сестра Гриши Уткина, Настенка. Даже без музыки она, вроде как для себя, начинала припевать: Мой миленок, как теленок, Только разница одна Мой миленок пьет из чашки, А теленок из ведра.

Ей как бы вторила какая-нибудь подруга: Меня милый не целует Говорит: "Потом, потом"... Подглядела, он на печке Тренируется с котом.

Снова запевала Настя Уткина:

Ах, как Стешкина мать

Собиралась умирать.

Ей гроб тесать,

А она плясать.

В круг выходил какой-нибудь озорной парень и начи­нал:

Мимо тещиного дома Без озорства не прохожу...

На него шумели, девки барабанили по спине кулаками, выталкивали из круга, но, уже убегая, он заканчивал: То в окошко кукиш суну. А то рожу покажу.

Все смеялись. Чуть не в каждой второй частушке было и приличное окончание и ругательное, поэтому трудно было предположить, кто и чего споет. Иной хулиган такое ляп­нет, что хоть всех святых выноси. Но таких не любили даже парни, приструнивали:

-   Ты чего, ошалел, чай, здесь девчонки...

А то, при случае, если слова не воздействуют, и наве­шают тумаков.

Уже далеко за полночь расходились парами по деревне. Сергей оставлял баян и знакомой тропкой привычно шел домой.

Гулянки эти под окнами вначале не понравились ма­тери Вани, тете Поле, она даже пыталась разгонять моло­дежь. Дядя Семен урезонивал ее:

-  Да ладно, мать, пускай играют. Ты подушкой закройся и спи.

-  Жарища такая, а ты подушкой. Купил баянку на свою голову, не спи вот теперь.

-   Не журись, не журись, мать, ну чего ты в самом деле?

Он и сам засыпал с трудом, душно было в избе с закры­тыми окнами. Однако, когда у Сергея закончились кани­кулы и он уехал в Ульяновск, стало как-то сиротливо, гру­стно. Много раз средь ночи Семен Дегтев вставал, выходил на улицу, курил. Молодежь, слышно, гуртилась уже где-то за околицей, "под вербами, наверное" - подумал он. "Мы там тоже раньше собирались, там и ветерком с реки обду­вает и от дождя малого можно под деревьями спрятаться, да если еще вдвоем. Эх... Была жизня. Прошла, считай, не за понюшку табаку, а ведь мечтал пожить по-людски. Мо­жет, поживу еще? Да где там. Детям бы пожить. Вот так и ждем, надеемся, что жизнь-то сладкая где-то впереди, пусть не у нас, так у наших детей, а сладости-то особой и нету. Все работа да работа на уме, так дед мой с отцом говорили, так и я скажу, ну, а Ванька потом расскажет..."

10

В семнадцать лет Сергей закончил спецшколу и посту­пил учиться в Самарское музыкальное училище по классу баяна. Снова новые люди, почти незнакомый город. Тут с глазами-то дай бог не заблудиться, ну, а без глаз и подавно. Но "язык, как известно, до Киева доведет". Сергей приспо­собился ходить по тротуарам, нащупывая бровку кончиком трости, научился ориентироваться по городскому шуму. Особенно много ходить и не приходилось, от общежития до училища и обратно. Редко-редко с кем-то из ребят по­сещал концерты музыкантов в филармонии но для этого нужно было с неделю экономить на обедах. Чаще всего он оставался в классной комнате и разучивал неизвестные ему ранее нудные этюды, пьесы. Изучал даже сверх про­граммы.

Как обычно, по летам уезжал в деревню, как мог помо­гал стареющей маме.

Возвращаясь с последних каникул в конце августа 1939 года, повстречал Ваню Дегтева. Он жил и работал уже где-то под Свердловском, успел жениться и вот привез по­казать свою жену родителям. Гриша Уткин жил в Ставро­поле. Ваня, слегка хмельной, долго обнимал и целовал Сер­гея, зазывал в дом. Сергей, сопровождаемый матерью и се­строй Нюрой, торопился на автобус, поэтому отказался. Ваня долго еще что-то кричал ему вслед.

В 1941-м началась Великая Отечественная война. В пер­вый же месяц войны где-то под Вязьмой смертью храбрых погиб Ваня Дегтев, чуть позже прислали похоронку и на Гришу Уткина.

Музыкальное училище, где обучался Сергей, расформи­ровали, большинство студентов ушли на фронт. Сергей про­работал месяца два в артели инвалидов, колотил ящики. Ближе к весне он собрался в село. Собрал чемодан, купил в буфете на дорогу харчей. Полдня ждал на вокзале. Поезда ходили плохо, свободно пропускали только литерные на запад. До станции Погрузная добрался уже затемно. Со­всем уж было собрался заночевать на станции, как вдруг его окрикнули:

-   Серьга, ты как здесь? А я смотрю, ты это, не ты!

Не успел Сергей опомниться, как его уже тискал в объ­ятиях брат Иван

-    А я разгрузил тут хлеб, дай-ка, думаю, загляну на станцию, слыхал поезд-то со стороны Самары прошел, мо­жет, думаю, земляка в попутчики найду, одному скучно ехать, а тут ты...

Стоял студеный февраль, мела поземка, ветер пробивал насквозь легкое пальтишко Сергея, он постоянно кутался в рогожу. Старый знакомый мерин Варнак лениво тянул розвальни по накатанной дороге.

-   Как там, Ваня, в Юмратке?

-   Да плохо, как... Почитай, мужиков всех позабирали, я вот остался, как тракторист, да еще два-три.

Иван в Юмратке был одним из первых трактористов, про себя Сергей гордился этим.

-  Но, я так думаю, скоро и нас забреют, уж больно круто немец заворачивает. Не сегодня-завтра и мне жди повестку. Слыхал небось, уж вон похоронки получили многие, друж­ки твои Гриша с Ваней полегли.

-  Да... Мама-то как?

-   Да плачет все, а тут от тебя ни слуху, ни духу. Чего молчал-то?

-   Да у нас тоже чехарда началась. Училище закрыли, я было в артель одну сунулся, но уж больно плохо одному. Ну, думаю, надо домой подаваться, к своим.

-   Оно, конечно, свой своему поневоле друг. Ты в солому забирайся глубже, а то закоченеешь совсем. Мне б знать, я овчинный тулуп прихватил, ну да ладно, недалеко уже. Вон к логу подъезжаем. Помнишь, Серьга, сено-то здесь косили как-то?

Юмратка встретила их собачьим лаем. Еще издали Сер­гей его заслышал, даже признал по голосу соседского пса- дворняжку Тарзана. "Жив еще, псина, а уж старый, поди..."

11

Война поделила всю жизнь как бы на две далеко не равные части. Одна часть - до войны, другая после ее на­чала. До войны жили трудно, но ждали, что с каждым днем будет лучше, веселились как могли, радовались вся­кой малой удаче. С первых же дней войны жизнь измени­лась круто в худшую сторону. Село опустело разом. За не­делю-две позабирали, почитай, всех молодых мужиков и взрослых парней. Еще быстрее опустели полки в магазине. До войны говорили, что запасов на несколько лет, а тут вдруг разом все исчезло.

Главная же тяжесть войны - это моральное, психоло­гическое постоянное напряжение. Люди изо дня в день жи­ли ожиданием то похоронки, то набора на какие-то работы, то плохих вестей. В первый год войны их, хороших-то, по­читай, и не было. Вот у Анисимовых, правда, немного по­радовались, когда приехал Сергей. Мать как, всхлипывая, припала к его груди, так и не отходила целый вечер. Сергей глубоко пожалел, что оглушенный началом войны, в суете, за полгода не успел написать домой письмо.

До весны жили впроголодь, подъедая еще кое-какие довоенные запасы, перекололи почти всех овец. Коз не тро­гали, без молока никуда, крышка. Ранней весной забрали на фронт Ивана. Из мужиков Сергей остался в доме один, не считая восьмилетнего Алешку, сына Ивана. Сергей при­кинул, прикинул и решил делать корзины. По весне, как сошел снег и немного подсохло, он принес вязанку ивовых прутьев, из которых раньше делали морды. От деда Евдо­кима он слышал, как их обрабатывают, прежде чем плести. Сам дед Евдоким снабжал корзинками Юмратку, да и ок­рестные деревни.

Вязанку прутьев на огороде опускали в чан с.кипятком, держали с полчаса, доставали. И тут важно не упустить время, очистить их от коры, пока не засохли. Дальше нужно сделать заготовку днища, круглую или овальную. Распаренные, тонкие веточки легко гнулись в руках. Остатки Сергей обрезал острым ножиком, откладывая в сторону, - они пригодятся для мелких изделий. Первые корзинки Сер­гей плел в сарае, подальше от людских глаз. Потом налов­чился плести быстро и красиво, он чувствовал это пальца­ми, почти безошибочно угадывал симметрию.

Сергей радовался как ребенок, когда его первые две корзины мать на базаре обменяла на ведро картошки. Шут­ка ли, даже для их большой семьи ведра картошки хватало на день-два.

Все лето и осень Алешка таскал ему прутья, Сергей аккуратно укладывал их в том же сарае, готовился к зиме. Проблема заключалась в том, что большой чан не поме­щался в печку, пришлось за корзины же приобрести на базаре чуть поменьше.

В минуты отдыха Сергей брал давно уже и много раз перечитанные им книги Гоголя, Тургенева, Короленко и читал. Несколько книг подарил ему на выпускном вечере в спецшколе Николай Максимович. Их он берег особо. Для книг он сплел небольшой сундук.

Как-то, ближе к вечеру, заглянул к ним Семен Дегтев. Последнее время он заметно сдал, годы уж не те, да и гибель сына подкосила. Анисимовы как раз собирались ужинать.

-   Мир вашему сидению, - поздоровался Дегтев.

-   Садитесь с нами, дядя Семен, - пригласил Сергей.

Мать подала табуретку, обмахнула ее передником.

-   Спасибо, мы уж отужинали. Я на огонек к вам загля­нул, гляжу, не спите еще, дай-ка, думаю, зайду. Как, Ев­докимовна, от Ивана-то есть вести?

-  Да прислал одно-единое письмо и все, где-то под Орлом

он.

-    Да... Ну, а моя все ревет. Я вот чего..., ты б, Серега, зашел когда, оно все ей радостнее будет, как повидает тебя. Чай, коренные дружки вы с моим Ваняткой-то были. Зайди, а..?

На другой день, после обеда, Сергей зашел к Дегтевым, принес им пару корзин своего изготовления. Его ждали. На полу у печки зашумел самовар. Сели за стол. Хозяин достал из шкафа четушку водки, разлил по рюмкам.

-  Давай-ка, друг Серега, выпьем по маленькой за упокой души воина нашего погибшего Ивана и других тоже, кто жизнь не пожалел, Россию защищая.

Тетя Поля заплакала, шмыгая носом, запричитала: "Да соколик ты мой ясный, да сложил ты свои белые рученьки»."

-   Не плачь, мать, это великая честь за Родину голову сложить. Ну, Серьга, вздрогнем.

Уже по-темному, слегка захмелев, Сергей собрался до­мой. Хозяин задержал его, ушел за печку, потом вышел, неся на руках баян.

-  Ты вот чего, Серега, бери-ка этот инструмент себе, нам он теперь ни к чему, я уж стар учиться, а тебе вокурат. Играй на здоровье, поддержи малость людей.

-   Да что вы, дядя Семен...

-   Бери, говорю, Семен Дегтев два раза не решает.

Тяжела показалась ноша Сергею, ох тяжела. Шел, спо­тыкался. Вечер стоял тихий. Над Юмраткой склонилась осень 1942 года, придавила ее, подмяла под себя. Пахло горелой картофельной ботвой и навозом. Сентябрь стоял сухой, дал убрать урожай и на том спасибо. Дай бог еще и зиму перезимовать, а одну ли? Как знать...

Читать дальше: ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ