Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

Рассказы Будылина Н. В. из книги "Озарение"

Зависть

У колхозной курилки собрались утречком мужики-кол- хозники. Обсуждали неожиданную смерть тракториста Са­ни Антонова. Как говорили, умер он в одночасье. И правда, мужику еще до пенсии, как говорится, как до Китая пеш­ком и вроде не болел здорово-то, а вот на тебе, прихватило в поле с сердцем и все, не успели до больницы довезти.

-   Может, перебрал маленысо накануне, - предположил тракторист Виктор Петров, маленький, непоседливый му­жичок, - жена-то чего калякает?

-  Может, и перебрал, да, чай, не впервой, - возразил ему сторож Михеев Илья, востроносый старичок с клюкой. - Он, что, лекарства от этой болести не знает, чай, издавна известно ’’клин клином вышибают”.

-  Это уж точно... Вот я как-то в больнице лежал.., - начал было молодой конюх Николай Фадеев.

-   С твоей харей не в больнице, а под забором лежать, возле кабака, - перебили его.

-... Нет, правда... И вот на обходе доктор пощупал нас всех по очереди и говорит: "Лекарство - это яд...”. А сам каждому его же и назначает, да по скольку. Вон Свистунову Паньке...

-   Это какому?

-   Ну Картинке, какому...

В селе было два Паньки Свистунова и, для различия, одного прозвали Картинкой. Тот и впрямь был какой-то женоподобный, с пушистыми усиками.

-   Во, назначили ему, Картинке-то, таблеток штук три­дцать в день, ему мужики и говорят: "Вот как выпьешь, Павло, их, так и помрешь, только не знай от чего". Ну мы их половину-то в дырку в полу бросали.

-   Его ща, Саню-то, по весне прихватывало, - вспомнил Виктор Петров, - мы как раз яровые досевали.

-   Вот и надо было тогда полечиться в больнице.

-  Дак, ведь оно как - чуть полегче и ладно, дел-то полно, не до лечения.

-   Ну а сейчас все дела встали.

-   Да... Так-то так.

Саню Антонова жалели, сочувствовали семье, молодой еще жене. В это время к ним от коровника подошел пред­седатель колхоза, грузный, с двойным подбородком Обухов Александр Алексеевич. Его в колхозе уважали и, надо ска­зать, побаивались.

-   Ну чего, мужики, притихли?

-   Да вот Саню Антонова жалеем, молодой еще...

-   И работник хороший был, безотказный, - поддержал председатель, - ведь другому хоть кол на голове теши, он все свое, а этот - надо, значит, надо.

И правда, Саня был трудяга, да еще веселый такой, все с шутками, прибаутками. Помолчали маленько. В это время из калды два паренька-подростка на лошадях выгнали те­лят, погнали пастись к Елшанскому заливу.

Молчание прервал Виктор Петров:

-    Вот я все думаю, Александр Алексеевич, живем мы по-разному и помрем-то ведь по-разному.

-   Это как?

-   Ну, помри я, скажем, сделают крест дубовый, выпьют вон мужики по стакану и ладно. А ведь вот вас, поди, с почестями будут хоронить, поди, музыкантов где сыщут.

-   Ну так ведь, Виктор Степанович, я и сделал для кол­хоза много, смотри-ка, вон сколько ферм мы в последние годы понастроили, - Обухов махнул рукой в сторону ко­ровников.

-   Так-то оно так, но ведь, говорят, перед богом-то все равны... Вот помрете вы, пионеров в караул пришлют, поди, речи будут говорить разные.

-    Что-то я тебя, Виктор, не пойму, - заволновался за­метно председатель, - или уж по мне похоже, что я скоро это, того...

-Да нет, это я к слову.

Мужики вокруг притихли, иные усмехались себе, с ин­тересом прислушивались.

-   Я к тому, - продолжал Петров, - что при жизни нет справедливости, а и помрешь, тоже не ищи ее.

Виктор Петров погрустнел даже, так, видно, волновал его этот вопрос.

-    Ладно, Виктор, так и быть, уж при жизни что как есть давай оставим, ну а посмертные почести я все тебе отдаю, - предложил председатель.

На том и разошлись.

10.10.93.

 

Бабушка Улита

Прожила она долгую и не простую жизнь. Последние лет двадцать скрывала свои годы, вроде как стыдно было от людей, что вот, мол, вокруг моложе ее гораздо и поми­рают смотришь, а она живет себе и живет. Потом и впрямь, наверное, про годы свои забыла, а и то сказать, люди иные и поважнее чего забывают, а тут...

Сколько себя помню, ну, почитай, уж лет сорок, вижу, как сидит она на лавочке, напротив нашего дома, чуть наискосок. Щеки румяные, как яблоки, глядит себе в раз­ные стороны, всем приветливо кивает. Никогда ни с кем по-крупному она не ругалась, могла ладить со всеми. Видно, не больно и голову свою ломала, скажем, над смыслом жиз­ни. Ведь иной изведется весь, доискиваясь, есть ли жизнь на Марсе, а другому и до соседнего села дела нет. Может, и прожила она столько, что не злобствовала на людей да не ломала голову над неразрешимыми проблемами. Жила и жила себе. Говорят и так еще завистливые старушки- соседки: что-де, как вышла она замуж, так и была старшей снохой. Все в поле работать, а она у печки целый день, вот и сберегла здоровье. Как знать.

Но и бабе Улите тоже лиха досталось в этой жизни, это уж я точно знаю. Очень рано овдовела она, до войны еще. В войну прошедшую, великую, погиб ее средний сын, младший лейтенант Владимир Андронович Андреев, при­слал матери с фронта только два письма. Сейчас получает она за него пенсию. Другие два сына, слава богу, вернулись, ну, а четвертому да дочке воевать не пришлось. С младшим Василием она так и прожила всю жизнь, так испокон веков у нас на Руси ведется, что младшие дети должны покоить родителей.

До сей поры баба Улита сохраняет ясность сознания. Спросил я ее как-то по-соседски, не надоело ли жить. ’’Нет,

-   говорит, - мне еще красное солнышко не прискучило”.

Все семейные, в разговоре, у нее хорошие, всех она на­хваливает. Однако и слушались ее дети и внуки. Расска­зывают, что сын старший, вроде, хотел из армии привезти себе другую жену, ну и говорит ей:

-   Мама, я ведь хочу бросить Варьку-то...

-  Бросить?... А кто поднимет?

Вот так-то, уж верно ли поступила, не знаю, однако семья сохранилась.

Об одном жалею. В детстве обещал я ей часы купить, я с ее внучкой играл. Многим я тогда чего обещал по доброте душевной. И вот все никак не соберусь, а надо бы...

10.10.93.


Ультиматум

Три бригады лесорубов послали от леспромхоза заго­тавливать деловой лес. Иные, у кого делянка подальше, уезжали на неделю, там и ночевали. Строгай и всегда ка­кой-то задумчивый директор Гуреев Иван Сергеевич осо­бых заданий им не давал, но сговорились платить с выра­ботки, а уж тут, кто как старайся. Известно, лишняя ко­пейка карман не трет. В одну из бригад попали весельча- ки-братья Куликовы Андрей и Петр, да два их соседа Алек­сандр Заболтаев и Аркашка Шутуров. Дня через два За- болтаев, молчаливый, сдержанный мужик лет сорока трех, приехал на мотоцикле и прямо к директору.

-   Исключай, Иван Сергеевич, меня из бригады...

-   Да ты что? Почему? Обижают, что ли?

-   Я обижу...

Заболтаев многозначительно показал кулак.

-   Ты чего взъерепенился-то? Я тебя куда дену?

-   Куда хочешь, туда и девай.

Заболтаев крепко сжимал в руках кепку.

-   Ты мне объясни, что к чему. Сказать-то ты можешь по-человечески?

-   Нечего мне объяснять, исключай и все, или вот чего, давай я с сыном еще одну бригаду образую, а...?

-   Ну ладно, ты пока горячку не пори, поезжай в лес, а я после обеда подъеду или вон инженера пошлю, разберем­ся.

Наутро инженер Яковлев Петр Петрович, без трех ми­нут пенсионер, докладывал директору: Подъезжаю я, зна­чит, к ним, специально машину в сторонке на опушке по­ставил, чтоб не заметили. Смотрю... Братья Куликовы ходят по лесу друг другу анекдоты рассказывают и во гогочут во весь лес, го-го-го да го-го-го. Заболтаев корячится, валит сосну в два обхвата, сам же ее и плечом толкает. Где же, думаю, Шутуров-то? Глянь, а тот в сторонке у муравейника присел, посадил на прут муравья и вот его рассматривает со всех сторон, то вверх, то вниз гоняет”.

-   Натуралист, мать твою, - не утерпел Гуреев, - вот я их взгрею.

-   Нет, ты, Иван Сергеевич, погоди, ты их взгреешь, они на Александра окрысятся. Лучше давай на самом деле еще одну бригаду создадим, ее Заболтаев и возглавит, так-то умнее оудет.

На том и порешили.

 

Договор

Еще НА Некрасов отмечал тонкость юмора сельских мужиков. Иногда сразу и не поймешь, то ли серьезно гово­рит твой собеседник, то ли шутит. Не сразу и сообразишь, что к чему, уж только потом, может, догадаешься, насколь­ко остра была шутка, а то и не догадаешься.

Вот как-то собрались мы с братом косить, приехали на пай, размышляем. Вроде б и косить уже пора, а страшно­вато; траву-то официально еще не делили. Оно хоть и лет десять, почитай, здесь косим, а кто его знает, вдруг пере­менится что. Натаем косить, а придет кто из начальства и скажет: ”А по какому праву? Кто разрешил, такие-сякие? У вас пай-то нынче во-о-он где, совсем в другом месте”. Словом, опасно не знаючи начинать, тревожно как-то.

Переговариваемся мы таким образом, сидя под кусти­ком дикой яблони, любуемся добр ой травой вокруг, глядь, едет сосед наш по сенокосу Одеянов Василий Трофимович, грузный, рослый старик, медлительный и важный всегда. Едет на своей самодельной мотоколяске, по сторонам по­глядывает. Остановился у себя на лаю, мы к нему... Встре­тились на меже, разговорились.

- Ну что там, Василий Трофимович, не делили еще, пора бы уж...

-   Где там, еще конь не валялся, может, в воскресенье, говорят.

-             Да уж начать бы, да и дело с концом, а то душа болит,

-   рассуждает мой брат Федька.

-   Известно, пока ведро, а то и дожди пойдут. Отец-то у вас как?

Отец у нас лежал уже второй год парализованный, ну, а пай ему давали, не списали еще чоловека.

-   Плохо, лежит, одна сторона совсем не работает.

-  Да, это уж тоже не жизнь, уж лучше б к одному концу, вон как Василий Хохлов, раз и в три дня свернулся.

По селу и, правда, прошел слух, что умер бывший трак­торист колхоза Василий Хохлов, едва ускев уйти на пенсию.

-   Вы на зиму-то две коровы, оставите к ли как?

-   Да где там, - говорит брат, - на одну бы накосить...

-   Корове мало ли надо, сколько ни кося, все съест, ну, а впроголодь держать и смысла нет. У меня вон все дети: "Продай да продай...” Пчел продай, коровз' реши, так это же все добро... Решить-то не долго, а вот за,весте как? Для чего и жить тогда, все забота какая-то. Вот уж свалюсь если, как ваш отец, тогда, говорю, что хотите, делайте.

-              Я вот и отпуск специально взял, а они что-то тянут,

-  поддержал его брат, - уж накосить бы, и душа спокойна.

-Да уж скорее бы...

Помолчали. Мне было интересно слушать их рассужде­ния, хотелось, чтоб разговор продолжился. Я в шутку пред­ложил:

-    Давайте начинать, дядя Вася. Если кто спросит, вы валите на нас, мол, Муратовы сказали, что можно, ну, а мы на вас будем.

Василий Трофимович усмехнулся, подумал малость.

-   Нет, так не годится, ла живых-то. Если уж так... Вон, мол. Хохлов Василий разрешил, а с него поди, спрашивай.

Дядя Вася чуть усмехнулся одними глазами, потрогал рукой подошву ботинка. На том и разошлись.

19.10.93.

 

Всезнающий Мишанин

Теплым июльским вечерком в избе душно, мухота одо­левает. Вышел я подышать на улицу перед сном, гляжу, сидят два соседа-старичка - Курников Илья Захарович да Кирюшов Иван Васильевич, беседует мирно о чем-то. Оба лысые, седые, только у Курникова бородка клинышком. Подошел я к ним, поприветствовал по-деревенски:

-   Мир вашему сидению.

-   Садитесь с нами, - ответили старики.

Присел, закурили, разговорились. Больше говорил Кур­ников.

-  Вот ты, Михайла, в городе живешь, с большими людь­ми вожжаешься (уж не знаю, откуда у них такие сведения), так скажи, до каких пор над крестьянами будут издевать­ся?

-   То есть как понимать?

-   А так и понимай. И раньше мужику житья не было, а сейчас и подавно. Хлеб, мясо дай, а деньги жди, может, отдадут когда. Акак без денег-то? Вон она, председательша наша, Галина Ивановна, говорит, цена на комбайн в две тысячи раз возросла, а молоко, считай, задарма отдаем. Ведь это смехота - литр молока стоит дешевле литра ми­неральной воды. Где это видано?

Мне было нечего им ответить, да они и не ждали моих разъяснений, так, поругались немного и полегчало, навер­ное. Тут из переулка вышел с хозяйственной сумкой пожи­лой мужик Мишанин Василий, тоже с нашей улицы, но чуть подальше, известный на селе болтун. Сельчане его не­долюбливали.

-   Здорова, мужики.

-   Здорова, коль не шутишь.

-   Курим...?

-   Ну, а чего же, наше дело теперь такое.

-   Слыхали, в Кузькине вон коров увели колхозных?

-   Не... Когда?

-   Да ночью седня..., - Мишанин довольный, что первый сообщает им эту новость, стал бойко рассказывать.

-   Они, слышь ты, часа в три подошли тихонько, глядь, сторож-то у себя в каморке уже спит, а сторожил Коля Тютя. Ну, примкнули его на всякий случай палкой и об­ратно. Выбрали коров пару, какие получше, одна стельная была, и повели. Там от фермы-то овражек сразу, вот они по нему и вели на веревках до самого гаража. Да... Ну, а здесь как быть?

Мишанин спр свал как бы у себя, вопросительно гля­дя на слушающих.

Сам же и отвечал:

-   Машику-то подогнали к эстакаде, открыли борт и по одной, по одной стали заводить. Трое их было...

Старик Кирюшов ему:

-   Слушай, Василий, да ты там, наверное, тоже был?

-   Где?

-   Ну там, с ними, на деле-то, больно уж гладко все рас­сказываешь.

Я не утерпел, рассмеялся: ’’Надо же, вот это проучил болтуна, не в бровь, а в глаз”.

10.10.93.


Кровная обида

”От сумы да от тюрьмы не отказываются” - учит русская пословица. Вот и я все ерепенился, старался повыше за­лезть, ан и упал, - так начал свой рассказ старичок один, отдыхали мы с ним вместе в санатории. Я как раз после болезни был, решил отдохнуть малость, до пенсии-то да­леко еще, а как-то надо дорабатывать, ну и жить еще охота.

Санаторная жизнь сумбурная, пустая какая-то. Рабо­тал, работал человек изо дня в день и вдруг на тебе, отды­хай, сколько влезет. День-два полежишь на кровати и тоск­ливо становится. Это ведь тоже нужно привыкнуть ничего не делать, тяжеловато без привычки бока отлеживать, по­том, наверное, втянешься. Те, что помоложе, смотришь, уха- жориться начинают, да быстро так снюхаются, глядишь, уж и сговорились. Другие в вино ударятся, будто век и не пили его. Ну, а таким, как я да старичок этот щупленький Иван Герасимович Рябов, и делать нечего. Вот мы с ним и наладились беседовать утречком по холодку и вечерком, пока комары не одолеют окончательно. Я больше слушал да поддакивал, а рассказывал Иван Герасимович и час­тенько все спрашивал меня: ”Ну не чудно ли?” А и сказать прямо, жизнь он прожил интересную, не мне чета. Вот как он рассказывал:

-  То ли в роду у нас башковитость эта, то ли я уродился такой, но с малолетства стремился я учиться и легко мне это давалось, как вспомню. Бывало, другие не решат за­дачку, а я решу, и так радостно становится, что хоть пляши. После семилетки пошел в техникум по финансовой части. Словом, года за три до войны я был уже заместителем заведующего облфинотдела, а мне еще и тридцати не было. Должность не шуточная, если учесть, какие это годы были, да кто у руля стоял. Это не сейчас, миллиарды улетают в трубу, и все шито-крыто, тогда каждая копейка на счету была. Ну, было и тогда ворье среди нашего брата, но мало, боялись очень, да и народ не жадный был. Да... Дело у меня шло. И должно поднялся бы я выше, но подсекли, как го­ворится, на взлете, арестовали в тридцать седьмом по лож­ному обвинению. Ну, да тогда мало кто сберегся от этого, чуть голову поднял и под топор. Помню, как сейчас... Месяца за два я почувствовал, что на крючке, друзей-знакомых позабирали, меня несколько раз допрашивали, вроде как свидетеля. Первые секретари обкомов менялись тогда на году по три-четыре. Чуть заступит, перво-наперво после каждого слова: ’’Бдительность, бдительность...”, - смотришь, исчез человек, другого...

Последние день-два стали уже за мной в открытую сле­дить, обернешься, смотришь, идет голубчик, а то и два, а то домой звонят. Я извелся весь, нервы на пределе. Пришел домой, помню, выпил бутылку водки, думаю, маленько вздремну, а не берет. За второй уж жена ходила, а она у меня на этот счет строгая была: ’’Пить, курить надо, сам покупай...” Той ночью меня и забрали. Раздели догола, по­садили в сортир. Не поверите, было б на чем повеситься, не задумался бы. Ну, дело прошлое, почти два года я от­сидел, оправдали потом, это уж при Берии. Он как коман­довать начал, поблажку дал, вроде как себя чтоб возвели­чить.

Пришел я ночью из тюрьмы, ну и домой, конечно, к семье. У меня двое ребятишек было лет по десять-двенадцать, сын и дочка. Ночью и пришел домой-то, перепугал всех. Ладно, день-два прошло, думаю, нужно на работу устраиваться, ан не принимают нигде. Оно хоть и оправдали, а все равно опасно, каждый начальник сам за себя переживает в пер­вую голову. С месяц, наверное, я маялся. Принял один сче­товодом, это уже в районе одном, поблизости. А тут война, и туда я не пригодный оказался. Как волчий билет мне эта судимость стала, все какое-то недоверие. Вот разговари­ваешь с человеком и видишь, не верит он тебе, сам вроде виду не показывает, а в глазах вопрос: "Что ты за гусь, кто его знает?” Ну это бы ладно, это чужие люди, а тут... Да...

Мой собеседник замолчал, достал папиросы, нервно как-то закурил, обтер губы платком. Видно было, что он очень волнуется, вновь переживает те давние события.

-  Жена собственная, с кем, как говорится, и кров, и хлеб изо дня в день делил... Словом, поругиваться мы с ней стали частенько, вроде как надорвалось что-то в наших отноше­ниях. Я уж, грешным делом, стороной пытался разузнать, не заухажорилась ли она тут с кем, пока я был в отсидке, дело-то молодое. Но нет вроде, а все равно холодок какой- то, а может, я другим стал. Я все терпел, терпел, а и лопнул. Поругались мы с ней крепко, она и обозвала меня тюрем­щиком. И ведь как обидно-то это было слышать из родных уст, матери моих детей. Я в слезы, она меня успокаивать, спохватилась тоже. Ну, а у меня что-то вроде оборвалось внутри, собрал я чемоданчик и уехал насовсем в тот же вечер.

-    Как насовсем? - не утерпел я, уж очень показалось это неправдоподобно, как в каком романе.

-  А так и уехал, к сестре родной в село, думал на время, а так и остался там жить. Документы уж по почте мне высылали. Сестра сначала уговаривала вернуться, письма писала Екатерине, жене моей. Та тоже звала меня, а я так и не смог перебороть себя. Сошелся там с одной вдовой, вот и живем с ней до сейчасного. 

Я был обескуражен рассказом, как-то не верилось и жалко было этого сгорбленного старичка.

-   Ну, а дети что? Они-то с кем?

-  Что дети... Пооканчивали институты, сын-то при мне уже учился, переженились. Сейчас вот, как лето, приезжа­ют ко мне в отпуск семьями. Недели две у меня побудут, а потом и к матери. Вот такая история.

Старик стал выводить клюкой на песочке возле лавки какие-то непонятные знаки.

-  А может, все и к лучшему. Чем опричь души жить, так лучше горшок об горшок и в стороны. Да и дело уж прошлое, теперь и рассуждать чего попусту, собираться пора уж...

-   Куда? - не понял я.

-   Туда..., - старик усмехнулся и махнул как-то неопре­деленно рукой в сторону.

15,10.93.


Лапин Л. С.

В селе Климковка Кировской области есть у меня друг Лапин Леонид Семенович, невысокий, пятидесятилетний, слегка пополневший мужик, с озорными глазами. Когда-то в молодости мы с ним работали вместе, поигрывали в во­лейбол. Он в школе работал физруком, самозабвенно ра­ботал. Готов был с ребятишками целыми днями на лыжне быть и ведь мог заинтересовать. Среди его подопечных есть и мастера спорта, были и члены сборной страны. В общем, личность неординарная, мыслит широко и основательно да и руки золотые - что улей пчелиный сделать, что вазочку из дерева выточить, все у него получается.

По молодости да по глупости отдал должное ’’бахусу", но с рождением дочери выпивать перестал. Сказал себе: "Баста...” - и как отрезал. Я его знаю у же лет пятнадцать как совершенно непьющего. Ведь это тоже, какую волю надо иметь. Сейчас, по возрасту уже, от физкультуры отказался, преподает в школе труд, в свободное время, зимой особенно, занимается охотой. Все стены в доме обиешаны то коряга­ми, то рогами, и все ладно, и все к месту. Живет на краю села, сразу за огородом речка узкая, ее минуешь и пошла тайга. Вот там, в тайге, построил он себе у незамерзающего ручейка зимовье, где часто ночует, когда уж очень устанет. Охотник он удачливый, зверь идет на него, но больно не переживает, если и ни с чем придет. ”Дак что, в тайге по­бывал и как заново родился, я там дум сколько передумал за два-то дня, душой отдохнул, дома так разве можно”.

В доме у него патриархат незыблемый, потому, навер­ное, и порядок. Все домочадцы его слушаются, хотя он их и не бранит вовсе, просто принято так. Детей особенно не балует ни деньгами, ни вниманием чрезмерным. Сын уж вон'отделился, своей семьей живет. Задумал он как-то мо­тоцикл с коляской купить, пришел к отцу денег занять. Леонид Семенович рассудил по-своему ”Дак что, ты уж лучше у чужих кого займи. У чужого займешь, будешь знать, что и отдавать надо, ну, а про отца и забыть можешь. Жить надо по средствам приучаться, сынок. Так-то...” И ведь всвсе не от жадности не дал, а для сыновней же поль­зы.

Как побываешь у него, так и душой согреешься, врэде как от печки. Жаль, живет он сейчас далековато, встреча­емся раз в два-три года, ну да и на том слава богу.

 

 

Кум Самчелеев

У пятидесятилетнего колхозника Ивана Самчелеева умерла жена. Вроде и не болела так уж здорово, всего < недели две помаялась, полежала в районной больнице, и на тебе. Лечащий врач, молоденький совсем парнишка, ска­зал Ивану, что вроде сердце не выдержало, порок, говорит у нее какой-то там появился. Что за порок, кто его знает? Уж потом Иван стал вспоминать, что последние годы Нас­тя, всегда такая шустрая, работящая, стала быстро при­томляться. Бывало, идут с покоса, Настя и попросит: ”Да- вай-ка присядем, Ваня, дух переведу маленько”. Иван ш обращал внимания, поторапливал только, все норовил вс< дела обделать, а она и, правда, утомлялась, видно. Знат! бы, дак к чему уж больно-то надрываться, порешить бь всю скотину, так, держать курешек для души. Нет, все ста­рались побольше хапнуть, детей на нош покрепче поста­вить. Вот и поставили... Дети, два сына и дочь, разъехались кто куда, обзавелись семьями, а ты вот кукуй теперь один в четырех стенах.

Месяца два-три Иван терпел, думал, может, пообвык­нет, потом решился: "Надо какую-нибудь бабенку искать а то одичаю совсем, вон уж сам с собой разговаривать на­чал”. Перебрал в уме всех сельских вдов, но никого, даже хоть чуточку похожую на Настю, не нашел.

В воскресенье поехал он в соседнее село Белые Ключе к своей куме посоветоваться, может, подскажет что. Стоя! октябрь, по утрам начинало уже морозить, листья на де­ревьях красно-желтые, часть их уже опала. До Белых Клю­чей добрался на молоковозе. Кума Александра Манихина односельчанка Ивана, жила на крайней улице с мужек Федором и младшим сыном-подростком Колькой. Три стар­шие дочери и сын тоже жили на стороне. Встретили егс радушно. Кума поставила на стол бутылку водки, пироге с калиной. Колька из погреба достал соленые грузди.

-    Вот, кума, дошла и до меня беда, нет больше моей Насти, - Ивану очень хотелось пожаловаться на судьу близкому человеку.

-   Слыхала, слыхала, кум, мы уж и так с Федором гово­рим: ’’Раненько убралась Настя-то...” Ведь она меня года на два младше. Да ведь как говорят: ”Смерть-то она не за горами, а за плечами”.

-  Я уж и так подумаю, и по-друтому... Теперь бы только и жить, детей подняли, достаток есть, ан нет...

- Чай, ты, кум, первеющий хозяин, как не быть достатку..

-    Ну, а к чему это вот все мне теперь. Детям?... Так им сколько ни дай, все мало, ладно, спасибо скажут. Хороню в толк, а то вон как у Тоськи, старшей моей - мы в них, а он, зять-то, пить наладился, ну, а где пьянка, там и гулянка, слыхать, на стороне какую-то завел. Вот и корми-пои их.

После третьего стаканчика Иван захмелел заметно, прослезился.

-    Ведь я ее пальцем не трогал, ну, а уж по хозяйству дел много, чего говорить. А в деревне как без хозяйства? Вот меня как-то вызвал председатель в контору, ты, гово­рит, ’’мюним” не выполняешь, а как его выполнишь ”мюним-то”, когда дел дома невпроворот. В колхозе что, закон -   тайга, медведь - хозяин, сколько ни работай, спасибо не скажут.

Оно, начальство-то, больше про свой карман пережи­вают, это уж дело известное. Ну, а ты, кума, как?

-   Да как... Четверых определили, вон один Колька, по­следыш, остался, через год и ему куда-то подаваться.

-    Ну и куда замахиваешься? - обратился Иван через раскрытую дверь к сидящему за столом в передней комнате Николаю.

-   В политех думаю попробовать...

-   Это значит, инженером, что ли?

-   Ну да, инженером.

-   Он у нас башковитый, почти на одни пятерки учится.

Кум Самчелеев оживился, встал, прошел в переднюю.

-    А я вот, Миколька, все дроби десятичные не пойму. Все знаю, только дроби не знаю. Ты мне растолкуй-ка.

Колька тряхнул вихрастой головой, достал тетрадку, стал объяснять:

-  Вот, допустим, число нужно не целое, а часть его, пусть третья, предположим, вот и получается одна треть или две трети.

-   Это я понимаю, а всеж-таки непонятно, к чему что.

Колька стал объяснять дальше, кум Самчелеев внима­тельно слушал, склонив голову.

-   ’’Мюним”, ’’мюним”, вот и я ему говорю, к чему мне твой "мюним”, если мне семью кормить надо, - обратился он уже к Колькиной матери, - вот мы по весне возьмем трех поро­сят, подрастим их, одного продадим, двух себе оставим, вот и дело. Свиней, я тебе скажу, выгодно держать, Александра, если корма не покупать, ну да ведь мы колхозники...

Иван вернулся на кухню, сел за стол.

-   Я кума, за чем приехал-то? Я тебя спросить хочу, у вас тут нет ли вдовы моих лет? Тяжко уж больно одному-то жить.

-   Ну, это надо помозговать...

-   Ты помозгуй, помозгуй, Александра, может, знаешь какую, чтоб похозяйственнее, а не так, тяп-ляп.

-  На тебя ведь, кум, тоже не угодишь. Нешто вон к Городновой Анне дойти, живет тут одна с дочерью.

-   А дочь-то большая?

-  Да вон Кольке ровесница, уж в техникуме на фельд­шера учится.

-   Она что ж, вдовая?

-  Да а я толком-то и не знаю, погиб что ли у нее мужик-то... потонул он, мама, на Волге, - подал голос из передней Колька, - мне сама Верка рассказывала.

-   Дочь это ее, - пояснила мать.

-   Так, так... Как бы это нам обделать дельце?

-   Да как... Вон Колька проводит, а уж там сам угова­ривай.

-   Ну, у меня язык-то масляный...

Быстро собрались, вышли на улицу. Колька шагал впе­реди, показывал дорогу. Уж у дома Городновых кум Сам­челеев что-то стал волноваться, Колька удивился даже.

-  Может, их дома нет? Давай-ка вернемся, с отцом мы потом сходим.

-   Да дома она, замка нет и щеколда не наложена.

-   Ты, Миколька, подожди, перекурю маленько.

Постояли у двора. В это время раскрылась дверь и на улицу вышла Анна Городнова с ведрами.

-   Здрасьте, тетя Нюра, а мы к вам.

-   Ко мне? А я вот вас с пустыми ведрами встречаю. Заходите, сейчас я.

Зашли вместе, помогли внести ведра с водой.

-   Чего вы, Николай?

-   Да вот дядя Ваня тут чего-то.

Кум Самчелеев мял в руках фуражку, дышал глубоко и часто, как загнанная лошадь, молчал. Анна с интересом смотрела на него.

-   Я тебя люблю, - одним духом выпалил он.

Анна смутилась, как-то неестественно рассмеялась.

-   Да вы что?

-  А что, - осмелел уже Иван, - я еще не старый, поживи, приглядись, хозяйство у меня. Дом этот моему не чета. Все будет ладно, продадим его.

-   Да уж как-то сразу...

-   А чего тянуть, пан или пропал. Меня люди знают, вон и кума подтвердит, я мужик не промах и собой видный.

Колька не знал, куда деваться. Чуть не рассмеялся, гля­дя на скрюченную фигуру Самчелеева, с шапкой взлохма­ченных рыжих волос.

Возвращались они уже повеселее.

-  Это она так, Колянька, кочевряжится, а у самой, смот­ри, как глаза разгорелись. Закон - тайга... Ловко мы с тобой дельце обделали.

28.10.93.


Рассказ невезучей дамы

Эту сорокапятилетнюю, жизнерадостную, даже, можно сказать, взбалмошную женщину я знаю уже много лет, ко­гда-то жили по-соседству. Я все время удивлялся ее не­увядаемой энергии, вернее, видимой легкости, с какой она плыла по жизни. Все ей нипочем. Наверное, это только со стороны так казалось. Когда-то очень молодой, лет в во­семнадцать, вышла она неудачно замуж, года через два разошлась, осталась с девочкой. После этого еще раз пы­талась устроить свою жизнь, но тоже неудачно. Так до сих пор одна и живет, хотя постоянно кому-нибудь кружит голову. Благо, женщина она видная, красивая даже.

Всякий раз, как мы с ней встречаемся, она мне расска­зывает разные приключения из своей жизни, которые ка­жутся мне уж больно чудными. Вот, например. Перескажу я ее рассказ слово в слово.

-  Еду я как-то с работы в трамвае. Народу битком, не протиснуться. Мужики-то у нас на словах только джент­льмены, а так... В общем, у окна притулилась, чуть дышу. Полезла в карман за талонами, а там я еще десятку при­готовила заранее, за колбасой хотела забежать попутно - это еще до повышения цен было. Взяла я талон и хочу руку вынимать... Вдруг, чувствую, туда рука чья-то лезет, я и обернуться не могу, не знаю, чья. Залезла, значит, эта рука и за червонец ухватилась. Я давай ее отбрыкивать, оттал­киваю, значит. Она, рука-то, вроде как растерялась снача­ла, потом меня тоже стала толкать. Я обернуться, а не могу. Благо, ехать мне всего три остановки, чуть дождалась. Народ тут малость схлынул, я вырвалась с червонцем в руке из трамвая. Уже на остановке оглянулась... Кто же это, думаю, ко мне в карман залез? Да где тут угадаешь, вроде все солидные. Ладно... Я рада, хоть вырвалась, чер­вонец-то в карман кладу, глядь, а там другой лежит. Вот ведь... Это что ж получается - я в чужой карман залезла? Ну не чудеса ли в решете.

Другой раз тоже, уж вечером зимой, иду от подружки, засиделись с ней допоздна: тары-бары, да стары амбары, -   как моя бабушка говаривала. Бабам ведь как, медом не пои, дай поболтать. Мы живем-то с ней рядом, вот я и не побоялась, добегу, думаю. И правда. Быстрехонько добе­жала к своему дому. Только за угол завернула, навстречу мужик здоровенный, или уж мне показалось от страху-то. Руки растопырил и идет прямо на меня, норовит поймать -   я и обезумела... Бежать уже поздно, да и не убежишь от мужика-то. А, была не была... Что было силы кинулась на­пролом, как вдарю ему в грудь и, думаю, побегу. Тут что-то как дзынькнет...

И что б ты думал. Ни сном, ни духом, идет степенно мужик, несет домой стекло, а я его и встретила... Эх, он меня как материл вдогонку-то...

Вот какие чудные истории рассказывала мне знакомая моя Свистунова Галина Ивановна. Мне они показались за­бавными, не знаю, как вам.

8.11.93.

Продолжение рассказов

Зависть - продолжение рассказов Будылина Н.В.