Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

Рассказы Будылина Н. В. из книги "Озарение"

Живая вода

Пасмурным ноябрьским утром по чернотропу сорокаче­тырехлетний коренастый лесничий Парфенов Степан от­правился в обход своих владений.

Хмурое небо низко склонилось над землей, обдавая сы­ростью и каким-то нежизненным холодком. Степан кутался в брезентовый плащ с капюшоном, закрываясь от прони­зывающего ветра. Под ногами чавкала грязь. ”Не сегодня- завтра снега жди, оно бы уж и пора, а то что-то смотреть на эту мокреть тошно”, - думал он, выходя на околицу и норовя шагать вдоль дороги по мокрой, желтой траве. По­зади оставались темные следы от его сапог. Рядом бежала борзая сучка Донька.

На опушке леса Степан остановился. Перекурил, сидя на валежине, еще раз проверил свою сумку спички, сухари, сала кусок. ’’Оно хоть к вечеру и вернешься, а все-таки спокойнее с запасом. В тайге всякое бывает”.

Двинулся по просеке напрямик в сторону Татарской горы, где на сегодня наметил он проклеймить строевые со­сны. Зимой приедут лесорубы, а у него уже все готово, на­мечено, какой лес валить, а какой обождать, пусть под­растет еще. Это ведь в последнее время наладились - не успеет лесок подрасти, а его уж под пилу. Только что толку? И лес сгубили и пользы ’’намалях”. Вот еще наладились скотину хвойной мукой кормить, будто и дело делают. "За­ставь, поди, корову хвою жевать, чай, она не сдурела”. Раз­мышляя таким образом, Степан вышел к Кривому Логу, осталось идти не так далеко.

”Да... Как это у людей все получается-то не по-людски. Вот пишут, в Сибири в год запланировано свалить столь­ко-то кубометров леса, а вывезти чуть ли не в два раза меньше. Это как же понять? Это получается, что уже за­планировано сгубить тысячи кубометров леса. Ведь это уже не годовотяпство, это преступление просто. А лесок-то ка­кой, ведь он кормилец. Вон стоят сосенки, одна к одной, как невесты на выданье”.

Степану стало даже жарко, он расстегнул верхнюю пу­говицу фуфайки, что под плащом, поправил одностволку на плече.

Сосновая роща встретила его приветливым шумом и криком сорок.

-  Чего раскричались, вертихвостки? Управы на вас нет.

Сороки покричали, покричали и улетели. Степан снял плащ, взял из-за пояса топор, достал клеймо и стал при­стукивать, будоража лесной покой. Стоят рядом, к приме­ру, три сосны, мешают друг дружке, он ра...аз одну и за­клеймит - пусть другим вольнее будет. К обеду притомился, сел на пенечке перекусить, потом закурил снова.

Погода, вроде бы, наладилась, проглянуло солнышко между тучами, стало светлее. Только, было, Степан взялся снова за топор и клеймо, пошел к роще, как тут в кустах что-то зашевелилось и прямо на него вышел большой мед­ведь с подпалинами на морде, весь мокрый от инея. Донька бросилась к нему, вцепилась в бок, но была отброшена ла­пой в сторону, заскулила, убежала.

Степан остолбенел, с полминуты смотрел на медведя, метнулся назад к ружью. И, то ли вот это резкое движение встревожило медведя, то ли он и шел для того, но косо­лапый метнулся за ним. Степан успел схватить ружье и даже выстрелить в воздух. Потом почувствовал сильную боль в затылке и левом боку и потерял сознание.

Очнулся Степан у края оврага, среди кустов можже­вельника. Все лицо, руки в крови, сильно болел левый бок, там что-то хлюпало под рукой, сочилась кровь из-под лох­мотьев фуфайки. Правый сапог потерялся, штанина разо­драна, на коленке большая рана до кости. Степан осмот­релся, признал крутой овраг, что сразу за сосновой рощей, подумал: ’’Видно, здесь и помирать...” Он явственно понял, что очень даже просто может тут и помереть сейчас, а мог бы и раньше, чего-то не доделал дела косолапый, спугнул, может, кто? Напрягая силы, пополз, от каждого резкого движения в глазах темнело. Степан понимал, что до села ему не добраться, но хоть бы до большака. Правая нога волочилась по земле как неживая. Раз, закашлявшись, уви­дел на траве сгусток крови. "Плохо дело, видно, и легкое задето...”

Сколько полз он, неизвестно, час-два, а может, и больше суток - потерял уже счет времени, а в глазах часто было темно и от боли, особенно, когда скатился в какой-то ов­ражек. Лежал долго, сквозь дремоту услышал журчание ручейка, с трудом открыл глаза. Рядом, между камнями бил родник, искусно обложенный булыжником. Степан припал к прозрачной воде и стал жадно пить. Его стошнило. Отлежавшись, он снова почувствовал жажду, снова припал к воде, ощущая ее слегка горьковатый привкус. В голове мелькнула мысль: "А ведь это я к Логинову скиту приполз...”

Приподнял голову, и точно, на противоположном бугре увидел покосившуюся крышу полуразрушенного деревян­ного скита. Степан попил еще раз, обмыл лицо, рану на ноге. Морщась и едва сдерживаясь, пополз к скиту.

Скит этот был когда-то местом отшельничества мона­хов, теперь пристанищем для охотников. От него до села было еще километров пять. С трудом отвалил дверь, заполз вовнутрь. Запахло плесенью, сыростью, давнишней гарью. У очага кучкой лежали хворост и береста. Степан пошарил по карманам - спичек не было. Окинул скит взглядом: в углу, где в избах обычно находятся иконы, увидел узелок на гвозде. С трудом дотянулся, внутри оказался початый коробок спичек, и четыре ржаных сухаря. Быстро разжег костер, наслаждаясь теплом и дымом, съел сухарь. ”Да... Однако до села мне в таком виде не добраться, а в скит охотники придут недели через две, не раньше, как раз хва­тив, чтоб концы отбросить”.

Через малое время в скиту стало даже жарковато, свет­ло совсем. Рядом с очагом топчан из еловых горбылей, креп­кий еще. Чуть в стороне валялся закоптелый котелок. Сте­пан почувствовал, что его клонит ко сну, однако превозмог себя, выполз из скита, волоча котелок за собой. У родника снова обмыл свои раны, в том числе и на груди, ощутцая каждый раз сильное пощипывание и едва сдерживаясь. Набрал воды в котелок, с трудом выполз из оврага, вода наполовину из котелка пролилась. Остатки поставил на очаг, подбросив еще хвороста. Напившись кипятку, зава­лился на топчан, уснул. Ночью заморосил дождь, барабаня по деревянной крыше, ближе к двери промокло даже.

Утром проснулся поздно, с сильным чувством голода, не ощущая особых болей, даже при кашле кровь выделялась незначительно. Разогрел остатки воды в котелке, подбро­сив туда хвои для запаха, съел еще один сухарь.

На третьи сутки Степан почувствовал силу в ногах, по­пробовал ступать, опираясь на палку. "Ничего, получается вроде. Да... Как ни говори, а без еды каюк, выбираться надо отсюда”.

В село он пришел на другой вечер, обессилевший, но на своих ногах. Пошутил даже: "Принимайте героя, Марья Фо­минична...”

2109.93.

 

Волки

Обходчик Нефедов Федор, средних лет, маленький, су­хощавый мужичок, осенним морозным утром вышел осмат­ривать свой участок. На полустанке поговорил с дородной дежурной Михеевной, бывшей Федору сродни, наскоро по­пил чаю со сливовым вареньем и двинулся в путь.

-             К обеду-то ждать? - вдогонку спросила его Михеевна,

-   я, может, картошки поджарю, а...?

Федор обернулся, прикидывая в уме, решил:

-  Приду, должно... ты пошли кого ни на то к моей, пусть груздочков солененьких миску наложит, оно больно хоро­шо с картошечкой в охотку-то.

-   Ладно...

-   Ну, пошагал я.

Федор повернулся и стал подниматься по ступенькам к путям, на ходу поднимая воротник драпового пальто. Привычно засеменил по путям в сторону города, помахивая молоточком, нет-нет да постукивая им по рельсам и паль­цам.

С севера подул холодный ветер, по небу поползли тя­желые, темные тучи. Стало зябко. "Скоро и белые мухи полетят, вроде б еще рановато. Вот тебе и бабье лето”. С неба посыпала снежная крупа, иной раз и хлопья. "Да... Это что же, если, как говорят, через сорок дней после пер­вого снега зима ляжет, получается, в конце октября. Дол­гой покажется зима...”

Размышляя таким образом, Федор дошел до моста че­рез маленькую речку Чаргу, здесь особо внимательно ос­мотрел пути, сделал заметку в тетрадку, вроде, все в по­рядке. За долгую работу на путях он научился быстро за­мечать неисправности: где шпала подгнила или просела, где пальцы ослабли, да мало ли что. По звуку научился определять неисправности в ходовой части вагонов, но это уж так, попутно. Его дело - ежедневно обходить свой уча­сток путей.

Навстречу показался скорый поезд, Федор отступил в сторону, замелькали окна вагонов, кое-где выглядывали пассажиры.

Снова пошел по путям, оставалось километра два, не больше, скоро и обратно. "Должно, сейчас Михеевна заня­лась картошкой, уж сковородку, наверное, на плитке при­лаживает”, - мелькнула в голове приятная мысль.

А вот и 1810 километр, граница участка, дальше уже не его владения. Федор снова сделал отметку в тетрадке, постоял немного, покурил малость и с легким сердцем по­шагал в обратный путь. Ближе к мосту дорога чуть под горку, шагалось легко, вон и Чарга виднеется узкой, темной полоской. И тут Федор увидел метрах в двухстах волков, сначала одного, на путях прямо, чуть сзади другого. Оба как бы нехотя смотрели в его сторону, поджидали. Федор остановился, в голове мелькнуло: ’Вот тебе раз, приплыл... Это чего же мне делать-то, бежать? Да нешто от них убе­жишь, чай, у них четыре ноги. Потом куда? Тут до следую­щей станции верст десять, не меньше, не всякому рысаку под силу. Пропал...”

Рефлекторно все же он повернулся и пошагал обратно, часто оглядываясь. Волки постояли, постояли и подались за ним. "А ведь они тоже есть захотели, известно, время к обеду идет, вот я и попал как кур во щи”. Расстояние между ними быстро сокращалось. Федор побежал, дух захватило скоро то ли от страха, то ли от бега, уж не молодой бе- гать-то.

И тут вдали, среди посадок клена, слева, он увидел высокую осину, совсем уже почти без листьев. Пробежав еще метров тридцать, уже не оглядываясь и не раздумывая, Федор махнул кубарем вниз по насыпи. Летел, ударяясь о камни и землю лицом, грудью, совершенно не чувствуя боли. Легко встал на ноги, подбежал к осине и одним духом забрался почти на верхушку.

Не хуже любого пацана, если учесть, что последний раз по деревьям лазил лет двадцать назад”, - подумал он, озираясь по сторонам.                                 ^

Волки в это время осторожно спускались по насыпи к нему. ’’Идите, идите, голубчики, теперь уж не достанете”, -   зло крикнул Федор в их сторону.

Волки и впрямь подбежали к осине, подняли морды и, как бы удивляясь, стали его рассматривать. Один, что по­крупнее, с раздвоенным левым ухом, поклацал зубами. ’’Вот я вас...”, - Федор, держась одной рукой за ствол, другой достал из кармана молоток и, прицелившись, швырнул в волков. Те отбежали чуть-чуть и снова подошли к осине. Другой, что помоложе с виду, понюхал даже молоток Фе­дора.

Становилось холодно. Пока бежал, сильно вспотел, и теперь на верхотуре его сильно продувало. ”Уж чего, чего, а простуда мне обеспечена”, - подумал он, доставая из кар­мана ’’Приму”, - хоть курну, может, потеплеет маленько”. Рука его нащупала ту самую тетрадь, где он записывал результаты осмотра. ’’Мать честная, а ведь волки, говорят, огня боятся, ну-ка, я их пугну...” Не раздумывая, вырвал из тетради несколько листов и по одному стал поджигать и бросать вниз. Скоро он убедился, что это бесполезное за­нятие. Пока листки летели, полностью сгорали, так что до земли долетал только пепел. Мимо по путям прошли два товарных состава, на Федора никто не обратил внимания, а если и заметил кто его, так что поделаешь, не тормозить же состав. Волки каждый раз прятались в чащу. Тот, что помоложе, должно самка, подошел к осине и стал яростно ее грызть, Федору даже почудилось, что осина стала кло­ниться, но нет, вроде, стоит пока крепко.

Прошло несколько часов, Федор окоченел окончатель­но, даже страх прошел, а было одно желание - быстрее покончить со всем этим. И тут со стороны полустанка по­слышался какой-то шум. Федор оглянулся и увидел при­ближающуюся дрезину. Волки убежали. На дрезине на­чальник полустанка Фокеев Петр Ильич с сыном доставили его, совсем обессиленного и замерзшего, в каморку к Ми­хеевне. Это машинист товарняка сообщил ей про Федора, притормозив у полустанка. Она и организовала дрезину и потом до вечера отпаивала Федора водкой и малиновым вареньем.

А напугался он крепко...

27.09.93.


Рассказ старого солдата

Наступили теплые июньские дни. Прогретая солнцем земля, украшенная свежей зеленью, дурманит, так и хо­чется верить, что не кончится это блаженство никогда. По вечерам воздух становится приторным, вязким каким-то от цветущей сирени, преющего навоза и свежей зелени кле­новых листьев.

Вот в такой вечер и вышел я прогуляться за село, вдоль оврага. По селу просто гулять не принято, да и не удобно. Тут и там сидят на лавочках сельчане, кучками по пять- шесть человек, вот и идешь, как сквозь строй. Всех нужно поприветствовать, поговорить с кем, если знакомые оказа­лись. Ну, а коль незнаком им, так и того хуже, обсмотрят и обсудят с ног и до головы. ’’Кто? Да откуда?”

Я люблю погулять за селом один. По переулку вышел на лужок, издали любуясь тускнеющей в сумерках голу­бизной Волги. Нет-нет, да ветер донесет протяжный паро­ходный гудок - к вечеру звук летит далеко. Направился я к роднику, что у Казятина сада. В детстве пили там воду, когда шли купаться на Волгу или на озеро.

Только хотел спускаться в овраг, как увидел старика Фомина. Выл он высок ростом, сутуловат, жил на другой улице, далековато от нас, но я его немного знал. Он сидел на травке, курил и смотрел куда-то в сторону садов и бе­гущего в овраге ручейка.

-   Здравствуйте, дядя Валя, - поприветствовал я его, - не помешал?

Старик вздрогнул, обернулся.

-   Нет, нет... Гуляем?

-   Да вот вышел подышать маленько перед сном.

-    Вот и я каждый вечер брожу здесь, семьдесят лет гляжу и никак наглядеться не могу на красоту эту.

Я присел рядом, тоже закурил.

-   Вот и от этой дряни тоже отвыкнуть не могу, как на фронте приучился, так и до сих пор.

-   А бросали?

-  Да раза три, но попусту. Вот уж ноги можжат, лежал в больнице, доктора говорят, -бросай, а то отрежем ноги-то

-   все равно не могу.

Старик стукнул палкой по валенку.

-   Мерзнут что ли, в валенках ходите?

-   Можжат, сил нет, можжат, ну и мерзнут. Да, вот до­жил, раньше бывало...

Старик оживился.

-   Раньше бывало мороз, а я из бани и в снег - озоровал по молодости. На фронте однажды плыть надо было, по осени уже, через речку. Один говорит, у меня нош судорогой сводит, у другого простуда, мне все нипочем. Сплавал ту­да-сюда и не чихнул ни разу. Какой ни мороз, а мне и в шинели жарко.

- Ну, а теплую одежду давали, шубняки там, фуфайки...?

-  Когда выдавали, а когда и нет. Шинель, вся и одежда, надежнее всего. Как это... Спрашивают у солдата: ’’Солдат, солдат, а ты на чем спишь? ”На шинели”, - отвечает. ”А под голову что?” ’’Тоже, - говорит, - шинель”.

"Ну, а покрываешься - то чем?” ”Да шинелью... "Да у тебя их три, что ли?” ’’Нет, одна...”

Старик засмеялся, обнажив беззубый рот. Мне тоже Показалась байка забавной.

-   Выл у нас во взводе хохол один, Михайла Бойко, тот еще здоровее меня был. Бывало, все с собой две пудовые гири носил. Как на привале, так и начнет играть ими. Спать здоров был, утром объявят подъем, а ему неохота, глаза протирает... ”3а спанья не купишь коня”, - это у него при­сказка такая была. Хороший мужик был, в сорок втором взорвался на противотанковой мине. Ну это так, к слову, а вот что я тебе еще расскажу, чуду какую. Ты, я вижу, мужик думающий, вот и подумай. Так вот. В сорок третьем попал я в плен, ну как да что было там, долго рассказывать, целую книгу можно написать. Вот уж сколько лет думаю я об этом, а объяснить не могу. В бога я не верю, а может, и зря, ну теперь уж и поздно. Да... Спали там на нарах, вповалку. И вот в ночь с 22 на 23 ноября сорок третьего года снится мне сон, будто собрались мы с братом Семеном на покос. Встали раненысо, перекусили на скорую руку и, вроде, складываем кое-какие харчишки в сумку, с собой взять. Брат и говорит: ”Пойду-ка я, Валька, кваску жбан­чик налью в погребе, холодненького, поставим его в ручей и будем попивать...” Оно больно хорошо в жару кваску-то испить, все не вода. Вышел он из избы-то, я что-то замеш­кался, выхожу во двор спустя малое время, глядь, а погре- бица наша пламенем пылает. Я, было, метнулся в избу мать будить, отца у нас уже не было. Метнулся я в избу-то, да вдруг меня и прострелило: ”А ведь в погребе-то брат Семка, он же за квасом улез...” Я к погребице, а подойти не могу близко, жгет, будто, больно. И слыхать мне, вроде зовет меня брат-то: "Валька, Валька, отопри, задыхаюсь...” Я гла­за зажмурил и бросился прямо в огонь... Тут и проснулся. Сел на нары и плачу. К чему бы это, думаю? А ведь это Семен в беду попал, - решил я. И так мне горько стало, ну хоть в петлю, с неделю места себе не находил. Он у нас трактористом первейшим был, их на фронт тогда по броне не брали. А потом подучили баб с тракторами управлять­ся., ну и их кого - сразу на передовую. И что ты думаешь, оказывается, точно в ту ночь с Семкой беда случилась: об­горел крепко в танке, чуть отходили, помаялся по госпи­талям, лицо-то и не узнать было, только что глаза его. Но дело не в том, чудно вот что, ведь нас тысячи километров разделяли, а услыхал я голос-то его, и звал он меня, точно, и младше меня на два года был, в детстве я его все от ребятишек, что посильнее, оборонял, он и привык у меня защиты искать. Вот ведь какая чуда.

Я был несколько удивлен рассказом старого солдата, но и не верить ему у меня не было оснований. Когда про­щались, он в шутку попросил:

-    Ты там расскажи кому ученому про это, пусть мне объяснят.

Объяснить же ему не успели, вскоре Фомин Валентин Григорьевич умер.

2.10.93.


Год петуха

Иван Кузьмич Петров, тридцатидвухлетний врач-тера­певт горбольницы, в отпуск собрался вместе с женой Ольгой и двумя дочками-подростками навестить свою тетку. Тетка по отцу, Анастасия Крупнова была бездетной и уже в годах, вот и приходилось при случае за ней приглядывать. Жила она в другой области, так что добираться приходилось всю ночь на поезде, а потом еще на автобусе часа полтора тря­стись по ухабам. Сколько уж раз уговаривал ее Иван Кузь­мич переехать к себе, но куда там, никак не может бросить свою развалившуюся хибарку да заброшенный, поросший бурьяном участок земли. И то сказать, здесь она родилась, выросла, здесь похоронила лет двадцать назад мужа. По­нятное дело, легко ли? Однако и одной жить с больными ногами тоже не сахар.

Обычно Иван Кузьмич через месяц-два ездил один на выходные, обделает что по-быстрому и обратно. В этот раз решили поехать все, недельки на две - и подсобить что и ребятишки пусть подышат в деревне свежим воздухом. Же­на Ольга сначала поворчала:

-   Люди на юг ездят, свет хоть увидят да отдохнут по- человечески, а мы...

-   Мне и в деревне не темно, - возразил Иван Кузьмич, - потом с нашей зарплатой только по югам кататься, как раз на полдороги в один конец хватит.

-  Вот-вот, там для белых, а мы черные, нам и в деревню можно с двумя высшими образованиями-то.

Ольга не была до денег жадная, злой не была, но иногда очень даже больно могла поддеть за живое. Иван Кузьмич матюгнулся про себя, однако сдержался.

В деревеньку, со странным названием Варлейка, при­ехали рано утром, чуть рассвело. По узкой тропинке доб­рались до дома тетки Насти, что на краю деревни, у самой речки. Чуть достучались в окно со двора. Занавеска ото­двинулась. Тетка Настя долго, подслеповато рассматрива­ла приезжих, видно, не узнавала.

-   Открой, я это, тетя Настя, Иван.

Старушка скрылась за окном, и вскоре заскрипел засов в двери.

-   А и миленькие мои гостеньки, не чаяла я вас и дож­даться, все глазыньки просмотрела.

Тетка Настя, сильно припадая на больную правую ногу, спустилась с крылечка, поочередно стала целовать всех, причитая при этом.

-  Уж я вчера и паука заметила, думаю, к вестям, только добрым ли? А с полночи все петух соседский кукарекал, да шибко долго... Проходите, проходите в хоромы, деточки мои сладкие.

Хоромы только назывались хоромами, а на самом деле дом был старый, покосившийся на левый бок, с облезлыми оконными рамами. Стекла во многих местах были биты, замазаны оконной замазкой. Внутри пыльно, стены ок­леены газетами и вырезками из журналов, половицы под ногами так и играют. Девочки: Лена десяти лет и восьми­летняя Катя, притихли. После городской квартиры здесь им было дико. Ольга тоже, прежде чем сесть, долго рас­сматривала лавку, не пыльно ли?

-    Мы к вам на недельку-две, тетя Настя, если не воз­ражаете.

-  Да что ты, Ваня, господь с тобой, живите хоть сколько, отдохните, воздухом подышите.

-    Отдыхать зимой будем, летом работать надо, чай, я тоже из крестьян вышел. Дров-то давно тебе завезли, у калитки что свалены?

-   Да привезли какие-то ребята машину с неделю как, за ваучер. Мне-то он ни к чему, а им должно надо, а я и рада. Те зимы все хворостом обходилась, а то срезков с пилорамы привезут.

-   Распилить бы их как. Нет ли у кого поблизости бен­зопилы? А тетя Настя?

-  Да у кого, нешто у Ивана Палыча Злобина попросить, себе-то пилит... Да вы бы отдохнули с дороги, я сейчас чай­ник поставлю.

Тетя Настя засуетилась около электроплиты, Иван Кузьмич с женой стали доставать вещи, раскладывать их на сундуке.

-   Надо было свои простыни привезти, - шепнула Ольга Ивану, показывая глазами на кровать в углу избы, покры­тую овчинным тулупом, из-под которого торчал угол ста­рого, ветхого одеяла.

-Да ладно..., - Иван Кузьмич махнул рукой.

После чаепития жена с девочками стали мыть полы и прибираться в комнатах. Иван Кузьмич вышел на двор, по-хозяйски окинул его взглядом. Кругом бросалась в глаза заброшенность (то жердь валяется, корыто расколотое ста­рое тут же, трава крутом сочная по колено). Иван Кузьмич уложил хлам в кучу, корыто вообще выбросил в дрова, нашел заржавевшую косу и стал обкашивать двор, задевая то за забор, то за поленницу дров. Из окна выглянула Ольга, на голове платок, повязанный по-бабьи.

-   Ты б нам воды наносил, Ваня, а то все ведра пустые.

Иван Кузьмич взял в сенях два ведра и пошел за водой в колонку, что была на углу соседней улицы. ”Вот наведем марафет и сразу живым духом запахнет, а то как в могиле”, - думал он, шагая по узкой тропинке уже в четвертый раз. Вдруг сзади его кто-то ущипнул больно в ногу, чуть ниже колена. Иван Кузьмич обернулся и увидел большого пест­рого петуха, тот Как-то боком топтался, изготавливаясь напасть еще раз. Иван Кузьмич махнул пустым ведром, ото­гнал петуха и только пошагал дальше, как снова почувст­вовал, что его уже клюют в спину и даже когтями царапают.

-   Ах ты гаденыш, вот я тебе, будешь знать у меня...

Изловчившись, Иван Кузьмич пнул петуха ногой под левое крыло и, не оглядываясь, пошел дальше. Петух от­стал. Набрав воды, пошел к дому и тут, к удивлению своему, заметил, что петух как-то странно барахтается в траве, не может встать. ’’Оклемаешься, бандюга, не зазорно впредь будет на людей нападать. Ладно я, а если б дети кто...”

Вернувшись с пустыми ведрами, Иван Кузьмич застал петуха бездыханным. ’’Вот тебе и раз, допрыгался. Чей же это? Как не хорошо получилось”. Иван Кузьмич побежал домой, сразу с порога к жене:

-    Ольга, я там петуха прибил, дай-ка денег, пойду с хозяином расплачусь.

-   Да ты что?..

-   Да он налетел на меня, я его шугнул, а он снова.

Тетя Настя, видать, услышала.

-   Чей петух-то? Не Ивана Палыча?

-   А я откуда знаю...

-   Ну пестрый такой, здоровенный.

-   Вроде такой.

-  Да он, идол, никого не пропускает, на всех кидается, туда ему и дорога.

-   Денег-то сколько? - Ольга достала кошелек.

-   Ну я не знаю, тысячи две-три, что ли...

-   Да ты что, Ванятка, очумел что ли, чай, не теленок.

С деньгами в руках Иван Кузьмич направился к соседу, старик уже стоял возле мертвого петуха. Иван Кузьмич знал его по прошлым приездам.

-  Иван Павлович, уж ты извини, это я его приговорил. Он, паразит, на меня кинулся, - стал оправдываться Иван Кузьмич.

 -  Э...э,да ладно, мы его, вражину, давно уж хотели по­решить. Давай-ка я приколю его, чтоб добро не пропадало.

Сосед быстро принес из сарая топор, на бревне обезгла­вил петуха.

-   Давайте я у вас его куплю.

-   Как куплю:

-   Ну обыкновенно, за деньги.

-   Да ты что?

-   Мы его в суп и все.

Петуха оприходовали Два дня только разговору об этом и было. Ведь это надо, приехать за сотни верст, чтоб петуха убить, да еще в год петуха. Инда и не выдумаешь.

6.10.93.


Студенты

У колхозного плотника Пронина Ивана, лысого, не­взрачного мужика, на октябрьские праздники наметили свадьбу. Женился средний сын Михаил, студент-третье­курсник строительного института. Дело вроде бы и хоро­шее, однако не рановато ли? По первости, как объявил Михаил о своем намерении, пошумел было Иван:

-   Ты хоть перейди на последний курс, тогда уж и же­нись, чего уж приспичило-то? Жить-то где собираетесь?

Невеста у Михаила училась в том же институте.

-   На квартире и будем жить, я уж и с хозяйкой дого­ворился.

-    Она заломит, хозяйка-то, за двоих, и не рад будешь. Все на меня... Я вам что, двужильный, два студента есть, еще и третьего...

-   Я работать буду, - уперся Михаил, - устроюсь сторо­жем, проживем.

-   Сторожем... Ночь не спать, дак какой из тебя ученик днем-то.

Ну, пошумели, пошумели, а делать нечего, надо гото­виться к свадьбе.

-   Может, приглянулась больно, - рассуждал Иван с же­ной Нюрой, укладываясь спать, - а может, довлюблялись уже, они нынче на это дело во какие прыткие, не как мы

-   до женитьбы без штанов по деревне бегали.

-  Ты уж не ругай его сильно-то, Иван, - просила Нюра,

-    не отговаривай, а то вон как у Мироновых, отговорили, а он пить начал. Они б уж и рады обратно, а где там, ее уж и след-то простыл, девки-то. Будет ругать нас потом всю жисть.

-   Да я уж и то... Пусть женится, чем так болтаться по вечерам, оно все, может, и нам поспокойнее будет.

Невеста приглянулась им сразу, добрая такая, ласко­вая. Наташей зовут. Не больно красавица, ну да, чай ”с лица-то не воду пить” или, как говорят: ’’Красота только до венца”.

Съехалось на свадьбу гостей полный дом и среди них два друга Михаила, тоже студенты: светловолосый, моло­денький совсем Андрей и кудрявый, черный как цыган Сер­гей, последний и был свидетелем. Ничего себе ребята, ве­селые. Сергей особенно, так под гармошку плясал-наяри- вал, только ну, и откуда чего берется. Подвыпив изрядно, Иван обнимал их обоих и все пытал, нет ли у Сергея цы­ганской крови.

Ладно... К вечеру притомились все гулять, стал Иван размещать гостей, кого куда. Кого к соседям отправил, кого к родне, большинство улеглись прямо на полу в избе, где гуляли. Студентов Андрея с Сергеем уложили спать на большую русскую печку, отодвинув в сторону двухведерную флягу с бражкой (на всякий случай Иван поставил зара­нее).

Долго не могли угомониться - кто смеется, кто шумит чего-то, кому пить захотелось. В общем, табор цыганский и только.

Иван вскоре задремал на сундуке у входной двери. Про­снулся рано, когда все еще спали, опохмелился слегка и пошагал на двор к скотине прибраться пока немного и задать корм. Вернулся в избу, когда жена с двумя сосед­ками и сестрой Екатериной копошились уже у печки. Вско­ре стали просыпаться и гости, вставали, умывались.

Часам к десяти снова все собрались гулять, сели за столы и тут спохватились:

-  А у нас студенты-то где?

-   Они у кого ночевали, папа? - Михаил вопросительно посмотрел на отца.

-Да здесь же... Постой, да они на печку вроде ложились.

Иван подошел к печке, откинул занавеску. И точно, ле­жат два голубчика, посапывают. Рядом фляга с приоткры­той крышкой. Иван встал на табуретку, заглянул в нее и охнул - во фляге осталось чуть на донышке.

-   Серега, вставай... Слышь, Андрюха, вставай, говорят.

Пустые хлопоты, спят себе, хоть водой отливай.

Ничего себе погуляли ребята. Да.... Вот это студенты!

Так и пошло по деревне.

6.10.93.

Продолжение рассказов

Живая Вода - продолжение рассказов Будылина Н.В.