Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

Читайте в литературном разделе работы новодевиченских авторов:

Обложка книги - роман "Чапанка"

Николай Валентинович Будылин

роман

"Чапанка"

Деду моему - Герою Советского Союза

Будылину Николаю Васильевичу

посвящаю.

 

Часть 1

 МИРНЫЕ ДНИ

 

Глава 1

Купец первой гильдии Бузин Иван Сергеевич, средних лет, слегка пополневший, с начинающейся залысиной, возвращался из Самары на своем пароходе "Дружба" домой, в Новодевичье. Позади остались Ставрополь, Жигулевские горы с вершинами, покрытыми почти сплошь лесами. Вот уже показался Белый Ключ, а там Елшанка и до Новодевичья рукой подать. Иван Сергеевич стоял у окна своей каюты, скрестив на груди руки, молчал, смотрел вперед. Мимо сновали пассажиры, суетились, готовились к высадке. Иван Сергеевич приоткрыл окно, в лицо ударил теплый июньский ветер. Пароход дал короткий, нутряной гудок, приветствуя встречную баржу. Монотонно работали двигатели: чух-чух, чух-чух раздавалось где-то за кормой. Вошел слуга Филипп Прохоров, шустрый малый с рыжими вихрами.

- Как почивали, Иван Сергеевич? Не изволите ли в ресторан послать?

- Нет, Филька, хватит по ресторациям харчиться, я, чай, нас и дома накормят.

Впрочем, стакан чаю с лимоном принеси-ка мне...

- Слушаю-с...

Филька скрылся за дверью, вскоре явился с подносом, аккуратненько накрытым белоснежной салфеткой. Поставил поднос на стол.

- Все, гуляй...

Филька продолжал суетиться у стола, ставил тарелочку с лимонными дольками, поправлял скатерть.

- Кому сказано?..
Фильку как ветром сдуло.

Больше месяца Бузин был в разъездах, заключал договора на поставку хлеба и шерсти с нижневолжскими купцами и фабрикантами. Добрался аж до самой Астрахани, последнюю неделю жил в Самаре. Не за горами уборочная. Судя по приметам, урожай должен быть добрый, так что не мешало заранее обговорить все с прошлогодними покупателями, пока конкуренты не опередили.

Иван Сергеевич выпил стакан чаю с лимоном, достал гаванскую сигару, с наслаждением закурил. Потом взял маленький чемоданчик с документами, который не доверял никому, и вышел на палубу прогуляться. Люди кланялись ему, торопились быстрее скрыться: как-никак, а хозяин парохода, да не одного, шутка ли в деле. Бузин ни на кого не обращал внимания, прошел на нос, обвел взглядом волжскую гладь. Вдали, средь дымки, уже показалась Елшанская гора, здесь любил он в юности бродить среди березок со своей первой любовью Надей Фроловой, хрупкой и очень тихой девушкой.

Давно это было, так давно, что кажется, как будто и не с ним. Иван Сергеевич часто вспоминал Надю, жалел. Умерла она в 19 лет от чахотки, 4 и если б не умерла, разве б позволил отец жениться на ней, дочке простого сельского булочника. Так что, может быть, и правильно она сделала, что умерла. Поплакал купчик Ваня по ней разок и все, а то б скребло душу всю жизнь: где, да как она? Вот из-за горы показался позолоченный купол церкви, чуть правее, за церковью выделялся двухэтажный из красного кирпича дом Бузина, самый большой и красивый в селе. Его начинал строить еще отец Ивана Сергеевича. Вот и родное село... Справа на бугре Завраг, слева Бутырки, а в центре само село с главной, Красной улицей. Как приятно после хлопот, трудов праведных возвращаться к себе домой, знать, что тебя здесь ждут!

Пароход дал три протяжных гудка, приветствуя встречающих. Люди с мешками и узлами засуетились, готовясь к выходу. Тут уж на Ивана Сергеевича никто не обращал внимания, каждый думал о своем, у каждого свои заботы. Многие пассажиры метнулись на пристанской базар, где виднелась толпа людей. Иван Сергеевич спустился с палубы на корму - для него подали отдельный трап - осмотрелся. Среди встречающих с радостью заметил свою любимицу, тринадцатилетнюю дочку Лизу, худенькую, как тростиночка, в голубеньком, под цвет глаз, платьице, на голове косички, Увидела отца, запрыгала весело, замахала рукой. Рядом с ней степенно стоял пожилой управляющий Поляков Алексей Степанович, коренастый, плотный, с кривыми ногами. Этот даже не улыбнулся, стоял себе и стоял, думал что-то свое.

Бузин осторожно сошел по трапу на пристань, обнял дочку, ощущая трепет ее еще не сформировавшегося тельца

- А я уж кой день хожу тебя встречать, и вчера и третедня была.
Сегодня и не ждали вовсе, думали, уж до той недели, а тут слышу
три гудка - я и прибежала. А к нам Сергей приехал...

Еще от отца Бузины завели порядок, что если возвращается на пароходе хозяин, капитан даст три гудка.

- Да дела, дочка, задержали, я уж и сам спешил... Ну, вы как тут?
Слуга Филька унес чемоданы, Поляков стоял рядом, ждал своей очереди.

- Да ладно все... Мамынька вот только приболела, на днях ходила по ягоды, вот солнышко и напекло, теперь ей примочки на голову делают

- Ну, это дело поправимое. Ты побегай давай, скажи, пусть столоваться накроют, да за кваском пошли кого, а я вот пока с Алексеем.

Лиза побежала было.

Да, Лизавета, - закричал Иван Сергеевич вдогонку, - чемодан-то красный разбери, там много чего для себя сыщешь, а другой не открывай пока. - Бузин ласково проводил дочку взглядом, пока она, чуть склонившись, бежала по мосткам и по берегу. Усмехался, потом, как бы очнулся, обернулся к Полякову.

- Ну, Алексей Степанович, рассказывай... Давай-ка с тобой прогуляемся, а то я засиделся в каюте-то за сутки.

Сошли с пристани на берег, подались в сторону Садка, ближе к Завражью. Поляков степенно рассказывал:

- Амбары на Елшанке начали строить, думаю, вокурат к уборочной достроим. Теперь так... Сговорился я с мужиками насчет хлеба, пшеничку, значит, по руль восемь копеек, а рожь - по рублю с семишником. Думаю, не обманут. В Шигонах и Усолье был, там тоже пудов чуть больше тысячи сторговал по тем же ценам. Такожды был в Тереньге, да припозднился малость, там уж от Башкирова побывали, пудов па полутысячу только сговорился, на том и разошлись.

- Почем Башкиров сторговался?

- По рупь с гривной ржицу да по рупь двенадцать копеек пшеничку, так, вроде, сказывали.

Завтра же поезжай в Тереныгу, накинь по семишнику, мне Тереньгу терять нельзя! да и Захару Гавриловичу лакомый кусок оставлять негоже. Слыхал, небось, элеватор-то, он какой в Самаре отгрохал?

- Это тебе не амбары на Елшанке. Хитер Захар Гаврилович, ох, хитер, ну, да и мы не лыком шиты...

- Амбары, конечно, не элеватор, но и без них нельзя, хлеб-то попридержи, иной раз, дак он в цене и взыграет. Ну ладно... Так что еще? Как ярмарку проводим, думаю я в Сызрань податься, может, там чего сыщу.

- После ярмарки раскатываться некогда будет, косить надо, вот в Тереньгу поедешь, и в Сызрань заверни, оно хоть и крюк большой, но все ближе.

Поляков что-то прикинул про себя, усмехнулся.

- Ин и так ладно...

Шли по улице вдоль оврага, прошли съезжую, за ней стоял шатровый дом, крытый черепицей. За домом виднелся большой сад с яблонями, вишни только-только начали буреть. Перед домом на лавочке сидели двое: учитель сельского училища Фомин Федор Назарович, лет пятидесяти с бородкой седенькой, в пенсне, и доктор волостной больницы Нустров Алексеи Герасимович, чуть помоложе, с тросточкой. Оба в довольно широких шляпах.

- Мир вашему сидению, - поприветствовал их Бузин. Поздоровались за руку;

- Садитесь с нами, я, чай, не надышитесь воздуха-то новодевиченского? Истинно говорят: "И дым отечества нам сладок и приятен...", - приветствовал его Нустров. Фомин молча пожал руку.

- Да уж, куда ни кинь, а лучше нашего края нет, одни сады чего стоят, а Волга...

- Дак ведь оно известно, - вступил в разговор Фомин, - всяк кулик свое болото хвалит. Я вот в степях вырос, казалось бы, что за красота: ковыль да кизяк, ан, тоже любо, по весне особенно.

Из уважения Бузин присел к ним на лавочку, Нустров подвинулся.

- Какие новости на белом свете? Где побывали? Чего повидали?

- Бывал, почитай, во всех городах и весях по Волге, что ниже Новодевичья, люди живут себе, суетятся. А новости такие, что как бы нам вместо кос да грабель скоро за ружья не взяться. Так-то...

- И откуда теперича беды ждать, никак опять от японца? - спросил Фомин, закуривая сигарету.

- На этот раз немцы чего-то бузят, Вильгельм с англичанами поругался, ну а русский Ваня везде притыка.

Нустров внимательно слушал, чертил тросточкой на земле какие-то знаки.

Ну, немца один ленивый не бил, об этом еще Лев Толстой, помнится мне, сказывал...

Дак оно и про Японцев так говорили, - возразил ему Фомин, - мол, шапками закидаем, а на деле получилось наоборот. И верно говорят: "Не хвались, идя на рать, а хвались, идя с рати". Так-то...

Все это время Поляков стоял в сторонке, в разговор не вступал, слушал, однако, с большим вниманием.

Изредка с Волги то тут, то там раздавались протяжные пароходные гудки, будоража тишину. Шутка сказать, одних пристаней по берегу больше десятка и на всех постоянная суетня.

День только начинался, пахло печеным хлебом, незрелыми яблоками, парным молоком. Люди поднимались и шли навстречу очередному рабочему дню.

 

Глава 2

Дома Ивана Сергеевича уже ждали, был накрыт в столовой стол на шесть персон. Жена Дарья Лукинична встретила его причитаниями;

- А мы уж все глазыньки проглядели, сколь телеграмм в Самару
да Саратов отправили, а тебя все нег как нет!

Дарья Лукинична, несмотря на солидный возраст, была женщина статная, высокая. Следила за собой, наряжалась со вкусом. Вот и сейчас, видно, специально к приезду мужа, надела светло-розовое платье с кружевными узорами на груди и рукавах. Лицо белое, гладкое, слегка подрумянены щеки, только морщинки у глаз да в уголках рта.

- Мне уж, матушка моя, Дарья Лукинична, Лиза давеча попеняла, ну да ведь волка ноги кормят. Ты уж не серчай, Дашенька, а прикажи-ка винца доброго пару бутылочек достать, я, чай, сына-то надо встретить...

- И то... Он уж расстраивался, приехал на две недели, сокол наш ясный, а тебя нет.

В прихожую вышел сын Сергей в легком летнем костюме. Был он высок ростом, стройный в мать, черноволосый; с маленькими, подкрученными по-модному усиками. Вот уже пятый год служил офицером драгунского полка в Костроме. Отец с сыном обнялись, троекратно поцеловались.

- Ну-ка, дай на тебя взглянуть - гренадер, гренадер. Один или с супругой к нам пожаловал? А то сейчас родителей не спрашивают, женятся и ставят перед фактом, прошу, мол, любить и жаловать. Это раньше, нас вот с матерью родители сосватали и живите, сейчас не то...

Дарья Лукинична смотрела на мужа и сына с умилением.

- Ну а ты и жалеешь, поди, что сосватали?

- Жалеть не жалею, да и поздно уже. Ну, дак ведь хорошо, что мне, такая красавица досталась, а как нет...

- Моя невеста еще не выросла, под стол, поди, во весь рост ходит, - шутя, возразил Сергей.

Ну, это ты напрасно, как говорится, всякому овощу свое время. Нам с матерью стариться, а тебе жениться да в пору входить. Ну да ладно, поговорим еще, умоюсь пойду с дороги.

Помолодевший после купания в ванной, Иван Сергеевич вышел в столовую в атласном халате и в тапочках на босу ногу. Его уже ждали. За столом была еще теща, вдовая Авдотья Карловна Мешкова. Она гостила уже больше месяца, Приехала из Сызрани еще до отъезда Бузина в низовье и, видно, уезжать не больно торопилась. Впрочем, старушка она была не вредная, хотя и недолюбливала Ивана Сергеевича, он это чувствовал. Был еще некто Тяглов Иван Иванович, разорившийся в пух и прах мелкий помещик, дальняя родня Бузина по отцовской линии, как говорится, нашему забору двоюродный плетень. Бузин его держал при себе единственно из жалости да как напарника для игры в бильярд.

На первое подали стерляжью уху. Мужчины выпили по рюмке смирновской водки, закусили балыком из осетрины. Женщины пригубили вишневой настойки. Иван Сергеевич окинул всех веселым взглядом: ему было радостно видеть вокруг всех своих близких, даже Тяглова он готов был расцеловать.

- Ну, про хозяйские дела мне Поляков поведал, а дома что? Все ли ладно?

- Слава богу, Ванюша, все идет своим чередом: наварили земляничного варенья, я и сама ходила...

- Да мне уж сказывала Лиза, что ж это, матушка, или сходить некому, не то купила б где?

- Да это верно, но уж больно охота по лесу побродить, почти до самой Мазановой поляны дошли пешком, оттуда только уж на тарантасе вернулись. Вот... Рыбки насолили да накоптили, завтра думаю за маслятами послать.

- Не рано ли? - Ивану Сергеевичу казались никчемными и этот разговор и интересы жены, но он поддерживал его, чтоб не обидеть Дарью Лукиничну.

- Коли рано, носят уж, третедня видала, девушки несли из Глинницы по полному лукошку.

- Ин ладно, ты уж, матушка, туг сама управляйся, мне тебя не учить. Ну а ты, егоза, чего молчишь?

Лиза уже нарядилась в новую белую кофточку, подарок отца, надела простенькие бусы.

А мы с Малашкой Беляевой бегали утопленника смотреть с неделю как. Он весь синий-синий, только глаза белые, а здоровенный, как наш кузнец Алеша Трегубов.

- Это еще что за притча? - Иван Сергеевич вопросительно посмотрел на окружающих.

- Да, сказывают, крючники в Сенгилее перепились на Николу вешнего, поплыли на лодке на остров, вот один и кувыркнулся за борт, - пояснил Тяглов, уплетая за обе щеки лапшенник.

Его, говорят, один схватил было за волосы, да не удержал, - продолжил Сергей, - это нам один тут приказчик из Сенгилея рассказывал, а мужик, видать, и впрямь крепкий был.

У нас-то тут, слава Богу, все по-прежнему, а что в мире деется, расскажи-ка нам, мил Иван Сергеевич, а то мы окромя Мазы да Кузькина и нос никуда не суем и то по великой нужде, - вступила в разговор теща.

В мире что, мамаша, суета сует, как наш отец Иоан говорит. Все снуют, ругаются, воруют, как будто конец света. Купцы настоящие и те, видать, перевелись на святой Руси. Раньше как: сказал слово - железно, а сейчас так и норовят надуть, держи ухо востро,

- Бога забыли, вот и помутился разум-то...

- Истинно, истинно сказать изволите, - поддержал Тяглов. Авдотья Карповна смерила его презрительным взглядом, тот стих. Он заметно побаивался властолюбивую родственницу, льстил ей при случае.

После лапшенника подали пирога с сушеными грибами, любимое блюдо Бузина. Он благодарно посмотрел на жену. Ели пироги, запивая холодным, ядреным квасом из берёзового сока с солодом. По весне, во время сокогона, Бузин специально посылал двух-трех людей и лес за соком. На зиму заготовил  бочек пять, пили так, пока не забродит, делали квас, иногда и настойки разные на соку.

 

Улеглись в этот вечер в доме Бузина поздно, почитай, последними на селе. Уже запели первые петухи где-то в Загудаловке, а на верхнем этаже бузиновского дома все горел свет. Ночь над Новодевичьем наступила темная, тихая.

 

Глава 3

Крестьянин-середняк Василии Матвеевич Гудов проснулся на зорьке, кряхтя, сел на деревянную кровать, почесал накусанную за ночь клопами шею. Вышел во двор. Сухонькая, болезненная жена его Александра, только что, подоив корову Зорьку, выгоняла ее вместе с овцами в табуны, С улицы слышно было, как вдали хлопал для острастки кнутом пастух, кричали маленькие ягнята. Александра поставила ведро на крыльцо, пошла отворять ворота, на ходу обтирая руки о фартук.

- Совсем бросает доить, запускать уж пора бы...

- Ну и запускай…

- Запускай, а есть-то, чего будем, орава ведь целая?

- Найдем чего...

- Найдем... С тобой поговоришь...

Александра, продолжая ворчать, выгнала скотину со двора. Василий ступил с крыльца, ополоснул лицо у бочки, пошел под навес, где стояла гнедая старая кобыла Машуха.

Завидев хозяина, Машуха заржала слегка, Василий любовно похлопал ее по спине, приговаривая: "Ну-у, застоялась, сейчас поразминаешься, в лес сейчас поедем, тя там слепни-то пожучат, это те не под навесом стоять". Напоил Машуху из той же бочки деревянной бадьей, стал запрягать. Вернулась Александра, пошла в дом, Василий крикнул ей вдогонку:

- Побуди-ка там Микольку-то с Митькой, будя спать, ехать пора пока по холодку, да перекусить дай чего ни на то.

Когда Василий вошел в лом, парни уже поднимались, протирали заспанные глаза, шли умываться в межуимок к рукомойнику. Дочь Татьяна, простоволосая и улыбчивая, месила тесто в кадке.

- Чего ранель-то такую, чай, успели бы, не на пожар, - возмутился старший сын Дмитрий, ему шел уже восемнадцатый год. Был он низкорослый, но плечистый, с кучерявыми светлыми волосами

- Покалякай мне, отцу будет указывать. Гулять по ночам меньше надо, а то, поди, с петухами пришел, - приструнил его отец, - давай, мать, давай, ехать то не ближний свет…

Александра засуетилась у шестка, наложила в большую деревянную миску вчерашней пшенной каши, подала по кружке кислого молока.

- Мама, а хлеба ржаного не клала в этот раз? - хрипловатым со сна голосом спросил Николай, утираясь застиранной тряпкой. Он уж больно любил, когда в кислое молоко клали пеклеванный хлеб (очищенный от отрубей ржаной хлеб).
Хлеб от этого становился ядреным, ароматным.

- Клала, клала, да уж некогда, поди, вот ужо приедете...
Выехали чуть засветло, у околицы их облаяли собаки, сбежавшиеся ото всех двенадцати ветряных мельниц, что в ряд стояли ближе к Бутырскому оврагу, за ними виднелась паровая мельница Беляева, по правую руку сельское кладбище или мазарки, как их звали на селе.

Митька взял у отца кнут, спрыгнул с телеги и яростно отбивался от собак. Раза два по-хорошему жогнул двух-трех, те заскулили, отбежали, прочие продолжали преследовать чуть не до леса. Василий на ходу оглянулся, крикнул:

- Митька, брось дурачье дело, поспешать надо может, ходки-две за день-то успеем.

По биренской дороге направились к Поворотову бугру. Здесь прошлым летом бригада купца Башкирова рубила лес на делянке, потом его свезли на берег Волги, подсушили и белянами отправили в низовье. Бот Василий и сторговался с управляющим Башкирова заготовить здесь сучки, пришлось и на четвертную раскошелиться, ну да овчинка стоит выделки. Шесть возов сучков уже свезли, Василий торопился до покоса еще два-три заготовить. Справа остался поворот на Рябинку. Дорога стала песчаной, Машуха пошла шагом, тащила телегу с напряжением, её потрескавшиеся копыта глубоко утопали в сером с золотистым отливом песке.

Вот ведь, где каменья урезные, как вон на Бутырской горе, а тут песку наворочено, только картошку сажать. «Во сколько явился-то, жених сопливый» - Василии ткнул старшего сына в бок кнутовищем.

- Поди, опять с Катькой Галкиной ухажорился? Ты мне смотри, оно, конечно, бабье дело себя блюсти, но и ты думай, не позорь девку-то, нас, родителей, не позорь. Нам здесь век жить. Не то с Петром Трофимычем свяжем вас вожжами да силком поведем в церкву, а наперед всыпем обоим по заднему месту вот этим кнутом, чтоб не баловали раньше времени, не при Микольке будь сказано.

- Да ты что, тятя?

Братья рассмеялись, подмигивая друг друга и толкаясь в бока.

- Смеётесь, смейтесь покудова, - улыбнулся Василий, глядя на сыновей, - я вот нас не бью, но вы и не ждите, если уж возьмусь за ремень, то уж держи, барин, шляпу.

- Тятя, а когда в Самару поедем? Ты обещал балаган показать, - спросил Николай.

- Покажу, покажу, сынок, вот с покосом управимся, и, даст Бог, махнем с тобой и в Самару, надо и кума Ивана навестить, какая ни есть, а всё родня.

Приехали на делянку, распрягли Машуху, привязали ее к дубку на вожжах. Василий среди валежника выбирал сучки поздоровее, топором обрубал ветки, складывал сучки в кучу. Митька с Николаем, голые по пояс, брали их с одной стороны в охапку и стаскивали к телеге.

К вечеру, уже по-темному, со вторым возом Гудовы, утомленные, вернулись домой.

 

Глава 4

Рано утром, едва Колька успел встать, ополоснуть лицо из бочки, стоявшей возле капустных грядок, к нему забежал друг, Алексей Дубовов. Был он сухощавый, рослый, постоянно ворошил и без того взлохмаченные волосы.

- Ну, ты куда запропастился? Мы уж тебя с Васькой вчера целый день ждали. Огольцы сейчас идут гужом, Беляев Панька целыми корзинами носит.

- Да мы с отцом за дровами ездили, по темну уже приехали. Что брать-то с собой?

- Садок возьми, или мешок какой лучше, я вон ведро взял.
Колька забежал в избу, быстро надел портки, выпил кружку кислого молока. Мать еще стряпала у шестка, ворочала ухватом чугуны в печке. В сумерках на ее лице отражались языки пламени, иногда она прикрывала лицо рукой, вглядывалась внутрь печки.

Пахло постным маслом, луком, дымом. Из кухни вела дверь в переднюю, там еще не прибраны три деревянные кровати с лоскутными одеялами, видны бревенчатые стены.

- Сядь, поешь по-людски...

- Меня Лешка ждет, за огольцами мы...

- Ничто ему, подождет.

В избу вошел отец.

Собери-ка и я мать, чего жевну, до Яшки надо дойти, насчет сенокоса покалякать, а то уж Троица на носу.

Ну, ты чисто дите. Я чего тебе соберу, когда еще печь не истопила, подожди маленько, сейчас щи будут готовы.

Василий присел на табуретку у печки, свернул самокрутку, взял у жены ухват, достал из печки уголь, голой рукой ухватил его, прикурил. Колька все время удивлялся, как он только руки не обжигает, спрашивал не раз его об этом, отец только усмехался. «Руки, - говорит, - у меня такие нечувствительные...».

Руки, и правда, у отца были грубые и твердые, как дубовый сук, но ласковые. Колька как-то заболел в детстве крепко, горло перехватило, метался в беспамятстве на кровати и сквозь пелену забытья чувствовал, как гладил его отец по голове шершавой рукой. То, что это был отец, Колька не сомневался, у матери руки другие, тоже ласковые и шершавые, но теплые и постоянно пахнут луком.

Колька с Алексеем попутно забежали за Васькой Бешановым. Жил тот на Садке, сразу за мостом. Дом, крытый тесом, стоял на бугре. Доски от времени почернели, кое-где погнили. Васька ждал их уже, выбежал из дома, едва свистнули.

По подвальской дороге направились в сторону Суходола. Вдали виднелась Волга, ее водная гладь играла на ярком солнце. Над рекой дымка, через нее едва виден левый берег, село Ягодное на высоком обрывистом берегу, чуть левее Хрящёвка. Дорога укатана, выбита, только вдоль дороги зеленеет трава. Все мальчишки босиком, Колька с Васькой голые по пояс, на Лешке полинявшая рубаха-косоворотка. Ноги задеревенели, покрылись мозолями, не болят уже, даже если наступишь на острый камень.

Шли ходко. Вдали показались Подвальские горы, тянущиеся далеко на север. Вдоль них расположены села - Подвалье, дальше Сенькино, Платоновка и Бектяшка. Но это уж очень далеко, верст за тридцать, там ребятишки еще и не бывали, знали только со слов взрослых. Вот и Суходол виднеется, справа остался Красный поселок на бугре. Быстро спустились с крутой каменистой горы. Впереди шагал Лешка.

- Глянь-ка, опоздали, уже Беляев с оравой тут, говорил, раньше надо...

- Тихо, пацаны, - Колька присел за бугор в ложбинку, - давай назад, чтоб нас не видели, мы чуть вверх уйдем, там за поворотом и побродим, огольцы-то далеко уходят, а они пускай тут лазят.

Быстро, крадучись, вновь поднялись на бугор, обогнули его и спустились к ручью, на ходу достали сетку. Ручей бежал широкий, бурлил по камешкам, холодил ноги. Забрели раза три сеткой, попалось десятка два огольцов с палец. Сеть бы помельче, проскальзывают огольцы-ти, - шмыгая носом, прошептал Бешанов.

- Ты чего шепчешь? Не бойся, не услышат. Надо было помельче взять, Лешка. - Колька вышел на Берег, вынул из сетки траву.

- Где ее взять мельче-то и за эту от бати достанется, я ее от старого бредня отхватил, он не видал, поди, еще. Эх, была, не была... Давайте-ка вот чего...

Лешка на ходу снимал рубаху, завязывал рукава.

- У вас булавки нет?'

Булавку не нашли, связали воротник у рубашки бечевой, стали забредать ею.

- Это другое дело, - обрадовался Лешка, довольный своей сообразительностью.

За три захода загребли полведра огольцов, и тут откуда-то сверху раздался крик.

- Тута они, Панька, Гудов Колька с шантрапой рыбалит.

Это кричал карапуз Степка Беляев. Вскоре подошла ватага пацанов во главе с Павлом Беляевым. Среди них и веснушчатый Ванька Поляков, сын управляющего купца Бузина.

- Вам кто велел тута рыбалить? - Панька угрожающе выступил вперед, держа в руке палку, - мы тут раньше заняли...

Ты его купил что ли, ручей-то, или батя твой толстопузый тута крестился? - Колька вышел из ручья, исподлобья смотрел на противника.

-Мы еще вчера здесь рыбалили, а за толстопузого по сусалам схлопочешь.

- От тебя, что ли?

- Да хоть и от меня.

-  Смотри, как бы сам не схлопотал...

Чур, палками не драться, - закричал Васька, с опаской глядя на Беляева, отступая за сипну Кольки.

Был Колька среднего роста, большеголов, цепкий какой-то и упрямый. Сколько уж раз они дрались с Беляевым, попервости и доставалось ему крепко, но он никому не жаловался, дрался отчаянно.

Беляев, ухмыляясь, шел на Кольку, вертел угрожающе палкой. Колька поднял с земли камень. Беляев остановился. Вес притихли.

- Брось палку, Павло, ты его и так побьешь — посоветовал Поляков. Тот бросил. - А ты камень брось. Так, деретесь до первой крови.

Пацаны сошлись, раза по два звезданули друг друга по уху и голове, потом обнялись, кряхтели. Беляев - повыше ростом слегка полноват, да и посильнее, пожалуй, норовил ухватить поперек и опрокинуть через ногу. Колька выворачивался. Вокруг шумели:

- По шее его, по шее...

- Панька, за штаны ухвати...

- Ты ему подножку поставь и крути.

- Руки не вывертывать, такого уговору не было.

Лешка приседал и кряхтел, стонал даже, будто сам дрался. Один Степка Беляев, виновник потасовки, плакал, присев в сторонке, ему жалко было брата. Лютой ненавистью он ненавидел Кольку, боялся его и вообще боялся всех тех крестьянских пацанов, которые дразнили его толстопузиком.

... День над Суходолом наступил жаркий. Небо синее-синее, с утра и до обеда чистое как лазурь. Только к обеду откуда-то из-за Волги покажется одинокое облачко, за ним другое. Редкий день пройдет теплый дождь, после которого и без того яркая сочная зелень заблестит на солнце, заиграет. Известно: «Божья капля до Троицы, что золотая гора».

 

Глава 5

Доктор волостной больницы Нустров Алексей Герасимович собирался утром на работу. Он заведовал больницей вот уже лет пятнадцать. Прижился здесь, обосновался, можно сказать. К нему привыкли. Человек он был трезвый, спокойный, добрый к людям. Сам родом из-под Пензы, сын дьячка. Приехал в Новодевичье после окончания Казанского университета. Пока учился, отец подыскал ему невесту, дочь отставного майора. Нустров и видел-то се всего раз до свадьбы, и не приглянулась она ему попервости. Отец, видя разочарование сына, успокоил его: «Красота-то только до венца, а потом уж ум да сердце нужны, а и потом, Леша, красивая жена всем па зависть, а себе на разорение. Так-то...». Жена Нустрова, Мария Николаевна, была года на три помоложе его, простоволоса, среднего росточка, круглолица и только глаза черные, как угли, украшали ее, да душой была чиста. Первое время она дичилась Нустрова, потом пообвыкла, да и Алексей Герасимович пригляделся к ней, понял, что за внешней неброскостьо стоит добрая душа и по-женски проницательный ум. Иногда он замечал за собой, что любуется женой, наблюдая, как она ловко вышивает, склонившись над пяльцами, или с каким достоинством, ничуть не заискивая, ведет себя в обществе. Жили они скромно, из прислуги держали одну домработницу Домну, которая перенянчила поочередно их детей, да так и осталась с ними жить, идти-то ей было некуда.

Старший сын их, Владимир, служил по финансовой части в Саратове. Пять лет тому назад, во время эпидемии дифтерии, умерла пятнадцатилетняя дочка Ксения. Пока Нустров ездил по волости, помогая таким же дифтерийным больным, Ксения тоже заболела и за сутки свернулась. Жена Мария с полгода ходила как помешанная, потом помаленьку отошла. Сам Нустров поседел, почернел как-то, но и на день не оставил своих больных. И вообще он принял за правило - воспитывать подчиненных на своем примере. Вот и сейчас, завтракая, достал часы и заторопился.

- Машенька, солнышко, мы уж с тобой чайку-то вечерком попьем, спешу я.

- Успеешь, Леша, вот откушай еще сливок, да и поспешай.

- А ты, голубушка, больно-то не утомляйся, а сядь да напиши письмецо Владимиру, ему на стороне нелегко, должно, вот он и обрадуется весточке, а я вечером от себя чего подпишу.

запамятовал, видать.

- Ну, дело его молодое и забыть не мудрено, а нам с тобой ему напомнить надо, может, в гости соберется, чай, уж пора бы.

 

Вскоре Нустров вышел из дома, направился в сторону Заврага. Проходя мимо кузницы, привычно услышал звуки ударов молота, пахнуло резко окалиной. На секунду из кузницы вышел кузнец Алеша Трегубов, здоровенный, плечистый детина. Потная шея, крутая как у быка, блестела на солнце. Взял, играючи, в руки стальной прут и снова скрылся в темноте кузни, даже не заметил Нустрова. «Вот ведь, уродит же земля русская», - с восхищением подумал Нустров, проходя через деревянный мост.

 

Волостная больница на тридцать коек располагалась в Завраге близ моста. Кирпичное одноэтажное здание с деревянным пристроем, Рядом хозяйственные постройки: конюшня, сарай, кладовая. Ровно в восемь Нустров приступил к приему больных. Ему помогал пожилой фельдшер Крупнов Илья Степанович - старейшина этой больницы.

Приняли человек пятнадцать из простолюдин, в конце уже явился на прием владелец хлебной лавки Напалков, все лицо в бородавках, сам коренастый, будто квадратный.

Доброго здоровьица, Алексей Герасимович.

- К вашей милости, уж не откажите,  - заискивающе запричитал он, снимая  шляпу и
кланяясь.

- Рад служить, Петр Поликарпович, в чем нужда? Что вас беспокоит?

- Да вот чирьяки одолели, то тут, то там вскакивают. Я уж и дегтем мазал и керосином, тут пройдет, там вскочит.

- А давно ли?

- Да, почитай, с весны, как промок в половодье, понес меня нечистый в Тереньгу, так с тех пор и маюсь.

Нустров осмотрел больного, на спине и ногах красовались с десяток гнойников с красными ободками вокруг.

Так, дело понятное, одевайтесь. Вот я нам выпишу йодную настойку, будете ею прижигать, а эту микстуру пить по столовой ложке до еды три раза в день, да еще пивных дрожжей попить...

- На солнышке по утрам надо греться, - порекомендовал Крупнов.

- Вот спасибочки, век не забуду вашей милости.
Напалков ушел. Крупнов выглянул за дверь, вернулся.

- Больше никого, Алексей Герасимович, и перекурить пора.
Закурили, пуская клубы дыма в раскрытое окно.

 

Вот ведь, как лиса Напалков-то, все "спасибочки", да "извините",

а дочерей, говорят, поедом ест, - возмутился Крупнов, - к старшей-то, к Антонине, сватался, слыхать, из Усолья сын урядника, так отказал старый черт: она, говорит, еще отцовский хлеб не отработала.

- На то воля отца, как скажет, так и будет.

- Это уж так, какая б, может, и убежала, дак без приданого кто возьмет. Дочерей не будет, надо работников нанимать, а им плати. То-то и оно...

У Напалкова было три дочери, старшей Антонине уже за двадцать, двум другим, Наталье и Полине, лет по шестнадцать-семнадцать. Содержал он крупную булочную с пекарней на Красной улице недалеко от церкви. Кроме дочерей, черновую работу выполнял у него только батрак Пронька, молодой и крепкий, придурковатый детина. Сам Напалков пек хлеб, сам и продавал, зато уж и дух от пекарни разносился на версту. 

После обеда доктор Нустров сделал обход в стационаре, назначил больным лечение и с сознанием выполненного долга пошел домой.

 

Глава 6

Яков Матвеевич Гудов, младший брат Василия, жил в Завраге. Маленькая его хибарка стояла прямо на берегу Волги, небольшой садик спускался отлого к берегу. Во время половодья пароходы чуть ли не задевали за угол сарая. Тихим летним вечером или в полночь явственно слышен был даже разговор на палубе парохода.

Читать дальше:  Продолжение романа "Чапанка": Главы 6 - 10

♦     ♦     ♦

 Полный текст книги - факсимиле издания 1995 года-  здесь 

Будылин Н.В. - Аавторские права защищены.

"Чапанка" - главы из романа Будылина Н.В.